С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека - Сандип Джохар

ждать, пока подействует пенициллин. В ходе операции, которая длилась четыре с половиной часа, сердце Памелы было изолировано от цикла ее кровообращения в течение почти четырнадцати минут. В этот раз пациентка Лиллехая пережила операцию. Ее отец, выступивший донором, тоже нормально восстановился.

Тридцатого апреля 1954 года Лиллехай провел в Миннеаполисе конференцию, на которой рассказал о своем методе перекрестного кровообращения. Он показал слайды, иллюстрирующие ДМЖП, и рассказал о первой неудачной операции, проведенной на сердце Грегори Глиддена. Потом он представил собравшимся Памелу, красивую девочку с каштановыми волосами, которую на инвалидном кресле вывезли на сцену.

Репортеры пришли в восторг, и операция Лиллехая произвела всемирный фурор. Time назвал ее «дерзкой», New York Times считала подобное «невозможным». Лондонская газета Daily Mirror объявила операцию «такой экстравагантной и фантастичной, словно она сошла со страниц научного триллера за шиллинг». Памела тоже стала народной знаменитостью, побывала на телевидении и удостоилась фоторепортажа на шесть страниц в журнале Cosmopolitan. Американская кардиологическая ассоциация прозвала ее «Червонной королевой»[29].

Лиллехай, не понаслышке знающий, что такое трагедия, не забыл о Лимане и Франсис Глидден. Несколькими неделями ранее они, не в силах оплатить надгробье, похоронили Грегори в безымянной могиле рядом с его сестрой. Четвертого мая Лиллехай отправил им письмо: «Для меня по-прежнему является жестоким разочарованием то обстоятельство, что мы не смогли помочь Грегори успешно восстановиться после операции, которая прошла столь успешно. Я хочу снова сказать вам, что без воодушевления от результатов операции Грегори у меня бы не хватило духа продолжить свои изыскания <…> Я перед вами в долгу». Возможно, в долгу перед ними был не только он, но и весь мир.

Весной и летом 1954 года Лиллехай был единственным человеком на планете, проводившим сложные операции на открытом сердце.

Операционная Лиллехая, по словам побывавшего там британского хирурга-кардиолога Дональда Росса, «напоминала цирк. В операционной комнате была галерея, вмещавшая около пятидесяти человек. Люди постоянно сновали туда-сюда. <…> В самой операционной царил хаос, повсюду были трубки и шланги». Тем не менее у его пациентов все было хорошо.

Осенью удача оставила Лиллехая. Шесть из семи операций с перекрестным кровообращением закончились смертями. На одной из операций в октябре донор, мать пациента, получила тяжелые повреждения мозга из-за того, что анестезиолог случайно ввел в ее капельницу воздух. Коллеги напряженно шептались, что «Лиллехай – убийца»; никто не мог спокойно смотреть на то, как умирают младенцы. Говорят, что Лиллехай как-то ответил им: «Отправляясь за город, на природу, не стоит думать, что вас там ждет вымощенная дорога».

Лиллехай продолжил проводить операции с перекрестным кровообращением, постепенно исправляя все более сложные врожденные пороки. Он искал добровольных доноров в самых необычных местах, в том числе в тюрьме штата. Когда белые заключенные отказались стать донорами для черного мужчины, Лиллехай решил оксигенировать его кровь с помощью собачьего легкого. Пациент умер прямо на операционном столе.

Несмотря на отдельные успешные примеры, перекрестное кровообращение вышло из обихода. «Мы по-прежнему убеждены, что лучше проводить операции <…> каким-нибудь способом, для которого не требуется привлекать второго, здорового человека», – объявил профессор хирургии из Филадельфии Джон Гиббон, уже два десятилетия разрабатывавший аппарат сердечно-легочного кровообращения. К концу 1950-х годов Лиллехай и сам отказался от своего метода.

Лиллехай использовал метод перекрестного кровообращения в ходе сорока пяти операций, после которых выжили и оправились двадцать восемь пациентов; 40-процентная смертность все равно была лучшим показателем, чем прогнозы пациентов с непрооперированными врожденными пороками сердца. В итоге наука признала его опыт успешным.

К середине 1950-х годов прототип аппарата сердечно-легочного кровообращения был собран и готов к испытанию на людях. «Он даст хирургам возможность оперировать в спокойной обстановке, впервые позволяя им использовать свои самые ценные инструменты – руки и глаза – в полную силу», – сказал в 1951 году в Кейсовском университете Западного резервного района[30] в Кливленде заслуженный хирург Клод Бек. Аппарат стал важнейшим технологическим прорывом, для которого потребовался не меньший прорыв идеологический – люди наконец смирились с тем, что машина может поддерживать кровообращение человека и насыщать его кровь кислородом. В конце концов, сердце человека не такое уж особенное и неповторимое.

5. Насос

По большей части долгие часы нашего тяжкого труда компенсируются тем, что мы видим поистине чудесные изменения в состоянии детей, радость и облегчение их родителей, когда те видят, что их дети радостно и беззаботно бегают наравне с другими.

Лорд Брок, кардиохирург, больница Guy’s

В 1950-х годах сердечные заболевания переживали такой же пик, как СПИД в 80-х, – кардиологические болезни захватили американскую медицину как клинически, так и политически. Свыше 600 000 американцев ежегодно умирали от болезней сердца. В 1945 году бюджет, выделенный на медицинские исследования в Национальных институтах здравоохранения США, составлял 180 000 долларов. Уже через пять лет он вырос до 46 миллионов. Немалая доля этих средств приходилась на кардиологические исследования, отчасти за счет лоббирования, в том числе Американской кардиологической ассоциации. В 1950 году президент Гарри Трумэн рассказал об угрозе болезней сердца в своей речи, подозрительно похожей на ту, в которой он говорил о возведении железного занавеса в Европе, и сказал, что «противодействие этой угрозе является заботой каждого из нас».

Меня по-прежнему восхищает, сколько прорывов в кардиологии произошло лишь за десять лет после смерти моего деда, и многие из них – в Миннесоте, всего в паре часов езды от больницы Фарго, где я стоял в операционной рядом с доктором Шахом тем рождественским утром. Раскрытая грудная клетка нашего пациента была обложена стерильными салфетками, напоминающими заляпанные пуншем синие занавески. Окровавленные пальцы Шаха двигались с механической точностью и уверенностью, словно выполняя заложенную в них программу. Где-то через пятнадцать минут после начала операции он наконец-то прикоснулся скальпелем к подрагивающей от фибрилляций сердечной мышце, сделав надрез в правом предсердии. Из разреза потекли кровавые «слезы». Он залез в сердце и потянул за спаянный, инфицированный митральный клапан, подозвав меня поближе, чтобы я мог все рассмотреть. Инфицированные наросты на створках клапана были маленькими и белыми, как детские зубки, и казались абсолютно нестрашными. Сложно было поверить, что это они почти загубили человека.

Я никогда не забуду, каким расслабленным казался Шах. Он говорил о городе, погоде, дружбе с моими родителями, резидентуре и даже о том, что пожилые пациенты, у которых осталось меньше времени, превосходят в жажде жизни пациентов более молодых. Он пользовался любой возможностью объяснить свои действия, может быть, для того, чтобы возместить время, отнятое у меня в этот