Убить перевертыша - Владимир Рыбин

Сергей взял одну из книжек, погладил атласно нежную кожу обложки. Это была и не книжка вовсе, а большой блокнот-справочник с названием, оттиснутым золотом, «Adjutant». На рекламные надписи, на множество справочных наименований и цифр он не обратил внимания, а вот обложку, твердую и в то же время мягкую, как девичья кожа, хотелось гладить и гладить.

— Нравится? Дарю.

Наклоняясь к столу, она то и дело прижималась к Сергею плечом, коленкой, а то и грудью, податливой, как полуспущенный воздушный шарик. Он отстранялся, тщетно пытаясь собрать расползающуюся свою волю.

— Ну, рассказывайте.

— Что рассказывать?

— О себе.

— В поездах вроде не принято…

— Принято, не принято… Вы мне нравитесь, вот и все. Рассказывайте.

Со стаканом в руке она откинулась к стенке, отчего ее выдающиеся прелести выставились совсем вызывающе.

И он начал молоть всякую чепуху, какой озабоченные балбесы морочат головы простушкам. Где родился-учился да когда женился, как боролся да напоролся. И выходило из его рассказа, что судьбой своей он не совсем доволен, отчего и собрался отдохнуть на немецких перинах в сказочном городе Бремене. Но постепенно от паясничанья его привычно понесло в философские разглагольствования, и он ни с того, ни с сего выдал целый трактат о бедности и богатстве, то ли вычитанный где-то, то ли сочиненный только что.

Дама слушала не перебивая. И когда он, исчерпав свою эрудицию, умолк, еще долго сидела и молчала. Наконец сказала:

— Я знала, я никогда не ошибаюсь в людях. Умные — это такая редкость.

— Ну что вы. В России сейчас их явный избыток, по-дешевке за границу гоним.

— А почему вы злитесь? — вдруг спросила она.

Сергей не ответил. В самом деле, чего разошелся? Ну, подвернулась бабенка, явно изголодавшаяся. Утешь ее — и делу конец. Раздражение — верный признак интеллигентской маеты: и хочется, и колется.

— Давайте-ка спать, — сказал он. — Вон уж темень-то.

— Давайте, — смиренно согласилась она. И принялась раздеваться. Прямо тут, будто его и не было.

Сергей нахально разглядывал точеные ноги, ягодицы под узенькими трусиками, бедра, вызывающе плавно переходящие в таинственные недра. Чувствовал, что еще немного и от его целомудрия ничего не останется, но все сидел в каком-то странном оцепенении.

И вдруг разозлился на себя, подумал, что с ним просто не церемонятся. Будто он не мужик. И сам решительно стянул броюки, посидел, подумал и… полез под свою простыню.

— Спокойного сна.

— Увы, увы! — сказала дама, по узкой приставной лесенке залезая на свою верхнюю полку. — Разве теперь уснешь?

Он отвернулся к стене, ругая себя за то, что в общем-то зря обижает женщину. И вдруг как провалился. И увидел себя стоящим посреди прихожей в доме Виктора.

— Ты смотри, кто приехал! — кричал Виктор.

Из комнаты выскочила Эмка. Но это была не прежняя Эмка-соседка, какую он знал. Перед ним стояла почти женщина в той поре расцвета, когда она, как дивный цветок, раскрывается в трепетном ожидании неизбежного и божественного.

— Кто это?! — дурашливо ахнул Сергей.

— Угадай. — Эмка зажмурилась от удовольствия.

Он обошел ее кругом, оглядел водопад светлых волос, подвязанных ярко-алой ленточкой, оранжевую кофточку, лоснящуюся шелковистым ворсом. Бесцеремонно оглядел и длинные ноги под мини-юбкой.

— Это… можно потрогать? — оглянулся он на Виктора.

— Можно даже поцеловать.

И он обнял и поцеловал. Сначала робко, в щечку. Затем прижал Эмку к себе, поцеловал в губы. Ощутил волнующее встречное движение губ.

— А я часто вспоминала, — сказала Эмка. Я ведь была влюблена в вас.

— Была?

— Ну-у…

Она засмеялась и выскользнула из его объятий — этакий пушистый комочек, который не хотелось отпускать…

Да, именно так все и было, когда он в прошлый раз ездил к ним, в Бремен. Два года назад.

Проснувшись, Сергей долго лежал, прислушиваясь к стуку колес, боясь пошевелиться, утратить чувство восторга, распиравшего его. Потом встал, натянул брюки, осторожно, чтобы не разбудить соседку, отодвинул дверь и вышел в коридор. За окнами вагона разливалась серая муть: светало.

— Не спится?

Проводник стоял в дверях своего служебного купе и улыбался с ехидным прищуром.

— Ну, как?

— Двенадцать, — пожал плечами Сергей.

Глаза у проводника явственно полезли на лоб.

— Что… двенадцать?

— А что "ну, как"?

И он чуть не прищемил проводнику нос, закрывая за собой дверь туалета.

Вернувшись в купе, Сергей увидел, что место его занято: на нижней полке лежала соседка. Простыня, накинутая поверх нее, послушно обтекала рельефы, не стянутые никакими предметами туалета. Минуту постояв над ней и не дождавшись объяснений, Сергей подставил лесенку и полез на верхнюю полку. И замер, почувствовав горячие пальцы на своей голой лодыжке…И если бы не Эмка, все не выходившая из головы… И если бы не навязчивая мысль об этом божьем проклятии — СПИДе…

— Перебрал я, — сказал он, освобождая ногу от настойчивой хватки. Боюсь, разочарую.

Но и наверху, на другой подушке, от которой пахло незнакомо и волнующе, он все думал об Эмке.

Он был тогда пьян. Прямо-таки здорово пьян в тот вечер. Лег в отведенной ему комнате и сразу уснул. И привиделась ему жена. Будто бы приоткрыла дверь, заглянула в комнату.

— Спишь?

И вошла, незнакомая, в легком блескучем халатике. Остановилась возле кровати. Халатик стек с нее, как вода, она вскинула руки, развязала тесемку на голове, и светлые волосы упали на плечи. Он увидел, как вздернулись маленькие груди, и тут погас свет, и Сергей руками, ногами, животом, всем сразу ощутил прижавшееся к нему горячее тело. И замер. Как когда-то, давно, в греховные предсемейные и первые, свободные от стыда, семейные дни. Он трогал невообразимо гладкую кожу, вздрагивающую под пальцами, мял ее и целовал, целовал…

Проснулся он тогда от яркого света: солнце било прямо в лицо. Приоткрыв один глаз, сразу увидел то, чего ему больше всего хотелось, бутылку минералки на столе. Приподнялся, достал бутылку, отщелкнул пальцем пробку, которая, отлетев, со стуком покатилась по полу. Напившись, поставил бутылку на пол, еще полежал в закрытыми глазами, прислушиваясь к себе, и начал вставать.

Посидел, опустив ноги на жесткий ворс паласа, помотал тяжелой головой и вдруг увидел на полу алую ленточку. И вспомнил чудный свой сон. Закрыл глаза, снова открыл. Ленточка была на месте, ярко горела в солнечных лучах.

"Значит, это не сон?" — запоздало спросил он себя. И замаялся: было или не было?..

Вопрос этот мучил его все утро. Не грех мучил — какой мужик откажется от такого подарка? — а незнание, как теперь вести себя с Эмкой. Если не было, то… А если было?..

Эмка вышла ему навстречу спокойная, выспавшаяся. Только в глазах ее, как показалось Сергею, было что-то насмешливое.

— Как спалось? — спросила до противного спокойно.

— Ничего… вроде.

Из другой двери вышел Виктор, сразу сел к столу.

— На новом месте не приснился жених невесте? — спросил он, тоже, как показалось, насмешливо. — То есть невеста — жениху?

— Снилось чего-то, — непределенно ответил Сергей и поспешил в ванную умываться, чувствуя, что краснеет…

Так вот все и было.

А как будет теперь, когда он приедет в Бремен? Попытался представить это, но ничего конкретного не представлялось. Было только ощущение, похожее на полет во сне, когда замирает сердце, а ни чуточки не страшно.

14

В Ганновере, на пустынной ночной платформе, к нему пришло знакомое ощущение покоя. Так было и прошлый раз, и еще тогда Сергей раздумывал над этой странностью. Решил, что всего скорей виновата наследственная память. Разве мы знаем всех своих предков? Да что там всех, дальше дедушек и бабушек родословная редко кому ведома. А ведь были пра-пра-пра и далее. В этой неведомой дали верняком имелся немец. Или немка. Вот откуда это странное чувство, будто приехал не в чужие края, а к себе домой. Приходила и другая мысль: просто тут, в отличие от Москвы, действительно спокойно. Бытовое благополучие — вот чем проще всего можно бы это объяснить. Но ему больше нравилась теория наследственной памяти.

Любвеобильная соседка, резко изменившая свое поведение после неудавшегося покушения на его невинность и всю дорогу больше не проявлявшая свою повышенную сексуальность, вышла проводить, опять растрогалась чуть не до слез, даже поцеловала на прощание. И он опять обругал себя за невнимание. Не захотел утешить бедную бабенку, так хоть бы поласковее с ней…

Поезд ушел, и он остался один на пустой платформе. Закрытые торговые киоски мертвенно поблескивали витринами, и никого вокруг, ну, совсем никого, будто все это — декорация, а не вокзал города с полумиллионным населением.