Голос крови. Антология - Рубин Алекс

* * *

— Стена, — удивленно сказала Тику. — Раньше не было стены.

Они стояли на холме возле заброшенного дома (двери нет, кирпичи уже начали крошиться, и на крыше свили гнездо птицы). Слева тянулась дорога, а справа была река — полноводная сейчас, но тихая. Солнце сверкало в воде каналов, раскинувшихся сетью, насколько хватало глаз.

А дальше, за каналами, стоял город. Но отсюда видна была лишь его стена, серо-желтая, ровная, еще не знавшая ни пожара, ни осады.

— Жить за стеной мы не будем, — решил Эррензи. — Наш дом будет здесь. Пусть люди прячутся за стенами, когда придет война.

Они сели в тени. Эррензи все еще смотрел вдаль, на город, но Тику это уже наскучило. Ей хотелось повидать места, где она родилась и выросла, но что толку смотреть на них издалека? Если Эррензи пожелает войти в Урук, она войдет туда вместе с ним. Если он решит иначе — пойдет вместе с ним по другой дороге. Эррензи был ее хозяином, и сейчас Тику смотрела на него.

Она родилась в Уруке, жила в Ниппуре, Эреду и Лагаше, и если и были в этой земле мужчины красивее Эррензи, она их не видела. Она всюду шла за своим хозяином, и он затмевал для нее весь мир. Тику не задумывалась о своих чувствах. Уже давно не было у нее ни сестер, ни подруг, и нес кем было вести женские разговоры. Но если бы ее спросили: «Ты боишься его?». Тику бы ответила: «Да» И если бы спросили: «Ты любишь его?», — ответила бы: «Да».

Его крашенные хной волосы даже в тени сияли, словно горячая медь. Он сидел неподвижно, думал о чем-то своем.

А когда хозяин думал. Тику следовало молчать и ждать. Настроение его было переменчиво; в нем неожиданно вспыхивали то гнев, то веселье. Порой Тику казалось, что она может предсказать каждый его жест, каждое слово. Но иногда его поступки становились внезапными и странными, и Тику понимала, что совсем его не знает.

Но что с того? Она боялась его и любила, не отлучалась от него ни на миг, и потому никто больше не был ей нужен. Она так долго жила с Эррензи, что забыла лица отца и матери, забыла родительский дом.

Да и стоило ли вспоминать? Ведь ока была обычной девушкой, каких в городе много. А что делают обычные люди? Они вечно трудятся — дома, в поде и на каналах. А потом приходят болезни и старость и люди умирают. Даже верховные жрицы и цари, которые ни в чем не знают недостатка, — умирают. И те, чьи дома бедны, а урожай скуден, — умирают. Такова судьба людей.

А Тику носила вышитое платье из самого тонкого полотна, и украшения у нее были не хуже, чем у старшей жены ниппурского царя. Витые серебряные, золотые и медные браслеты — на запястьях, на плечах и щиколотках. Серьги, звенящие, стоило повернуть голову. Ожерелье с кроваво-красным рубином… Ей не нужно было трудиться, заботясь о пропитании. Злые духи, приносящие болезни, не могли к ней приблизиться, и старость ее не касалась. И рядом всегда был Эррензи.

Так к чему вспоминать родной дом?

Но Урук совсем близко — впереди, за стеной.

— Тику.

Она не заметила движения, не успела даже вздрогнуть, а хозяин уже сжал ее ладони в своих, крепко, словно она могла упорхнуть. Она встретилась с ним взглядом, и время замедлилось, разлилось, как река в половодье.

Глаза у Эррензи были темными, но все же казались ярче огня, и, как всегда. Тику почувствовала, что в сердце что-то оборвалось и зазвенело, словно струна. И в который раз Тику подумала, что люди, должно быть, не умеют так любить — ведь ни в одной любовной песне не пелось, что от любви к глазам подступают слезы.

— Когда придет твоя жажда? — спросил Эррензи, еще крепче сжимая ее руки.

— Когда наступит ночь— ответила Тику. — Или раньше, я… Она запнулась и опустила взгляд. Если хозяин решит не входить в Урук, то сколько идти до другого города? День? Или больше? Если он скажет идти, я буду терпеть, решила Тику. Я буду стараться… Смогу.

Но Эррензи лишь рассмеялся легко и беззаботно и обнял ее.

— Я не виню тебя, — сказал он, и Тику услышала улыбку в его голосе. — Лагаш был негостеприимен, и мы прошли долгий путь. Но не бойся — к вечеру люди Урука дадут нам все, что мы пожелаем. Мы пойдем туда.

Тику тоже улыбнулась, прижавшись к его плечу. Если бы не жажда, она могла бы часами сидеть так, перебирая его волосы — Эррензи носил их распущенными, словно верховный жрец в день праздника — и слушая глухой стук его сердца.

Люди дадут нам все, что мы пожелаем. Так и было — и потому они путешествовали налегке. Лишь две вещи принесли они с собой из Лагаша: мягкое одеяло из овечьей шерсти и потемневшую от времени деревянную флейту, покрытую резьбой. Иногда, ночами, Эррензи играл на ней, и тогда умолкали птицы, и собаки не лаяли, а люди, едва заслышав звуки флейты, спешили сделать охранительный знак — такой тоскливой была эта музыка, такой пронзительной и чужой.

Но кого люди боятся, тому и приносят дары, Тику видела это много, много раз. И потому…

— Пойдем, — сказал Эррензи и встал. Тику поднялась вслед за ним. Звякнули ножные браслеты, порыв ветра колыхнул одежду — пусть Урук узнает, кто пришел к его стенам!

Таблица 2

Тридцать лет миновало.Где сестра моя. Тику, не ведал никто.Тридцать лет миновало.Как пропала она,И одни говорили: «Мертва»,Другие: «Сбежала».Я же вырос, писцом стал в храме великого Ану.В молитвах сестру вспоминал.Но не думал, что снова увижу.Но в тот вечер увидел ее.Возле колодца, на площадиЛюди толпились.Двух чужаков окружив.Мужчина одет был по-царски.Серьги сияли в ушах.На плаще золотые застежки.Пояс с кистями, но сам — безоружен.Смотрел он надменно,И волосы в свете заката пылали.Девушка возле него — как верховная жрица.Вся в украшениях, в светлой одежде.Вдруг повернулась — узнал я сестру.Темные волосы волнами падают.Ими ветер играет.Лицо, что я помнил, и все же чужое.Тридцать лет миновало,Но она, как и прежде— Юная дева, весенний рассвет.Я подумал: «Ее дочь или просто похожа».Не подошел и остался стоять, наблюдая за ними.О чем говорили они, я не слышал.Но видел, что спор завели горожане,Пытались узнать, что за люди.Чужак же молчал, а потом рассмеялся и крикнул;«Объясни же им. Тику!»И я понял — это и правда сестра.Она повернулась, шагнула вперед.Эльишби, кузнец, заступил ей дорогу.Был он высок, она до плеча ему не доставала.Ни слова сказать не успел он —Сестра моя, Тику, ударила вдруг по щеке его,Резко, открытой ладонью, как женщины бьют.Отлетел от удара он, рухнул на камки.Застонал, шевельнулся, подняться не смог.Она ж засмеялась.И увидели мы, что глаза чужаков,Как глаза тех зверей из степи,Что добычу почуяли, вышли на след.Отпрянули люди от них,Чей-то голос раздался:«Знаю, знаю его! Из Ниппура он, демон рыжеволосый.Жаждущий крови и смерть приносящий!»Вместе с другими бежал я оттуда,О сестре никому не сказал я ни слова.Лишь втайне оплакал ее, понимал;Не человек она больше, но демон.Так пьющие кровь на холме поселились,В заброшенном доме.В страхе люди дары в этот дом приносили.Раз или два богачи рабов приводили туда и овецДемонам в жертву.

Так надеялись смерть отвести от Урук а. Но ночами страшились дома покидать. Так дни проходили, убивала луна, и близился праздник.