За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

ни за что не стал. Тем более забавы ради – какая тут может быть забава, слишком опасно они выглядели. И хитро как будто, наверное из-за глаз. Птица с человеческими глазами – мерзость.

– У Тольнака можно спросить.

– А ты думаешь, он знает? Потому что он к марям ходил, он тут везде разбирается во всем, и птиц он знает, и все вообще он знает.

– А почему не так?

– Да чего вы с ним носитесь, ну, допустим, был он тут раз, с чего ты взял, что он тебе тут в каждом кусте разбираться должен. Не видел он их никогда, потому что редкие очень, были бы не редкие, ты бы их сам видел, потому что тут до Деревни не так уж и далеко. Слушай, а, может, они местные, в смысле, из Леса.

– С чего ты взял? – сказал Краюха.

– Да не, я не то чтобы серьезно, просто думаю, звери лесные из него не выходят, во всяком случае, недалеко, а птицы – то дело другое, им и Болото не помешает, и овраги.

– Ни о чем это еще не говорит.

– Знаю, я сказал же несерьезно.

Чий повернул голову, став смотреть на поле рядом. Он вдруг обнаружил, что прыгунков в небе стало меньше, и летали они теперь ниже, отдельными одинокими роящимися кучками, разбросанными на буром поле, в кучки собиралась, видимо, небольшая часть. Основная масса сидела на траве, брызгая из-под ног при ходьбе.

– Ты, кстати, мне на вопрос не ответил.

– Это на какой? – сказал Краюха.

– Не помню, насчет сна что-то.

– Последнее, что ты говорил, – сказал Краюха, – было: «ничего себе меня вырубило. Я даже не помню, как заснул, лежал, лежал»… Что я должен был ответить?

Чий усмехнулся:

– Правду, Краюха, правду. Мне всегда правду говорить нужно.

– Да? – изобразил он притворное восхищение. – Тебя так вырубило. У-ух как, лежал, говоришь? Лежал, да?

Чий засмеялся:

– Если серьезно, я хотел… Еще кто-нибудь спал?

– Все почти.

– Ты тоже.

– Не-а, не заснул, так, дремал, просто валялся. И Ворот с Израном не спали, поперлись куда-то, долго не было. Сумку Воротовскую с копьями с собой взяли, додумались тоже, вышло бы что-нибудь, сожрало нас, и все, и не сделали бы мы нечего, хворостинами особо не наотбиваешься. Чего там, много надо, что ли? Сатров стая.

– Вряд ли, они сытые сейчас. А зачем им копья нужны были?

– А спроси… Потом вернулись, злые как псы, чего-то они не поделили, что ли. Он даже орал на Ворота, по-моему, – Краюха поднял голову и посмотрел вперед, оценивая расстояние до идущего перед ним Дерева.

– Показалось мне так, это когда уже возвращались… Не нравится им здесь.

– А ты чего ждал, что они плясать от счастья будут, они же не ты.

– Да ничего я не пляшу, – сказал Краюха обиженно.

Видать, в самом деле не ладится у них что-то. Орал на Ворота. Если на Ворота, значит, было из-за чего, просто так бы не стал. А сумка зачем? Ерунда какая-то выходит.

С Шагой они тогда сошлись только на том, что бардак все-таки будет, и описание того, как именно будет, у них совпадало почти. А потом, когда понял, что не пойдет никуда, уже когда собирался неделю, вот тогда он Чия удивил по-настоящему. Пришел с утра не к Краюхе, а именно к нему, вытянул его на улицу. И стал весь, потупившись, смутившись, рассказывать, что у них в этом году дела совсем плохо. Надо уходить на збуру, отец говорит, к песчаникам. И ему придется с ним идти, потому что, действительно, если не она, то все будет, стада-то нету, ну, ты знаешь, как у нас, ни куска в доме, и это сейчас, а зимой что?

Он все оправдывался и оправдывался, весь жалкий, как будто о нем из-за этого кто-то думать станет плохо, а Чий стоял там, спросонья глядел, как он волнуется, и не мог понять, почему, собственно, может, он что-то упустил важное. Чувствовал себя тоже неловко. Это даже теперь неприятно вспоминать было. Ну и что, в самом деле, тут такого, ну, не пойдет, так не пойдет. Он извинялся, как будто кто-то может подумать, что он неправду говорит, и почему тогда к нему пришел, а не к Краюхе, которого он «спасать» собирался. Главное, говорил так, как будто Чий его понимает, что он имеет в виду. Имел же что-то, Чий ему в подобном духе и сказал, он не помнил уже, такое там, подходящее на все случаи жизни, по плечу его хлопнул. Казалось бы, тот на нечто подобное и рассчитывать должен был, и случай-то, вроде, простой – пришел извиниться, так и надо: сказал, мол, «да все нормально, чего ты? Сами разберемся», как, в принципе, Чий ему и ответил. А отреагировал Шага совсем странно. Отступил назад, поглядел на него, не понимая, растерянно, потом что-то, вроде «ну да, ну да». И остался стоять, больше он говорить не собирался, стало неловко, и они разошлись. Это было за несколько дней до выхода. Больше они так и не увиделись.

««Не нравится им здесь!» Он что, совсем ничего не понимает? Странно, что хоть кому-то здесь нравится. Мне вот тоже не нравится». – подумал он. Другое дело, что и им это рано или поздно тоже надоест. Все-таки было неясно, как сам он решился идти, пока не верил в результат, в то, что дойдут. Сейчас-то понятно…

Получается, Изран идти, естественно, не хочет. Для него весь этот поход имеет только одно значение – он должен дойти до Громовой, чтобы доказать всем, что он прав, в первую очередь Краюхе, который формально в этом точно также заинтересован только с результатом обратным, но тот, даже если не дойдут никуда, все равно будет выглядеть в выигрыше.

Чий удивился, как у него все стройно выходит, логично, думать было приятно, даже азарт некий появился. Этого второго результата можно избежать, наверное, если они не дойдут по Краюхиной вине. Тут Шага был прав и в том, что им всего этого добиться будет легко, наверное, – Краюха получает в нос, мы возвращаемся. До сегодняшнего дня этот вариант развития событий казался ему едва ли не единственным. А сейчас появилась еще одна возможность, в голове появилась, он до нее додумался, объективно-то она была и раньше. Что ведь, если ничего не случится, то все остальные будут вынуждены идти. И дойдут? Он поднял голову, оценивая.

Так вот я чем воспользоваться должен был! Вот что он имел в виду. Чий поглядел на идущего рядом Краюху, внезапно захотелось похвастаться, додуматься тот до этого не мог, наверное удивится, слушать станет. Тем более он об их тогдашнем разговоре с Шагой не знал ничего. Разговаривали уже после того, как он