Атомный век - Михаил Белозёров

Его нагнал Бур.

— Я товарищ, старший лейтенант, добро помню… — как всегда, всё испортил он, — ага…

Берзалов даже не стал возмущаться и цедить своё извечное: «Вашу — у-у Машу — у-у!..» Бесполезно. Лицо у Бура было круглое, плоское и, кроме щенячьего восторга, ничего не выражало. Получалось, что он всё делал по недоразумению, из‑за природной наивности. Такого ругать язык не поворачивается.

— Какое добро? — уточнил Берзалов, вслушиваясь в шорохи леса, которые ему страшно не нравились.

Неподражаемая наивность Бура его раздражала. Он следовал, как собачка на привязи, и Берзалов подумал, что такие погибают в первую очередь, потому что не умеют самостоятельно чувствовать опасность.

Ветер налетал сбоку, из‑за ручья, и от этого казалось, что всё вокруг шевелится от врагов, затаившихся в подлеске. Берзалов понял, что слишком нервничает, что и сам потерял ощущение, когда чувствуешь противника загодя. Так я буду шарахаться от каждого куста, зло думал он. Так не годится. Надо успокоиться и взять себя в руки.

— Ну как же?.. — наивно удивился Бур. — То, что вы в меня поверили.

— А — а-а… — неопределенно ответил Берзалов, с трудом возвращаясь к теме разговора. — Для некоторых это наказание. А ты сам напросился. Так что ты герой, — похвалил он его.

Ефрем Бур зарделся, как девушка. На щеках у него вспыхнул румянец. Рот растянулся до ушей. Берзалов от досады только зубами скрипнул. Десантник не должен проявлять чувства, но теперь уже всё равно. За пять минут не обучишь воинским премудростям, а разрушить психологический контакт, как два пальца об асфальт, потом ищи горе — десантника в кустах.

— Так я же и говорю, спасибо большое, — промямли Бур, чувствуя настроение Берзалова.

— Пожалуйста, — безразличным голосом ответил Берзалов.

— А квантор ведёт прямиком в Комолодун, — таинственным голосом поведал Бур. — Ага.

— Что ты несёшь?.. — удивился Берзалов и внимательно посмотрел на него, выискивая малейшие признаки сумасшествия. Но вид у Бура был обычный, то есть чуть — чуть восторженный и чуть — чуть глуповатый.

Неужели таким бывает просветление? — невольно подумал Берзалов.

— Ничего… — уверенно ответил Бур. — Я просто знаю… чувство во мне такое… — Впрочем, в следующее мгновение он явно испугался: захлопал ресницами и, как черепаха, втянул голову в плечи и преданно глядел на старшего лейтенанта.

Берзалов хотел уже было вполне серьёзно расспросить об этом самом Комолодуне и о бесконечном коридоре, то бишь, кванторе, авось пригодится, но внезапно присел, сам не зная почему:

— Тихо — о-о…

Ему вдруг страшно захотелось узнать, что там, за толстенным стволом ивы не далее чем в двадцати метрах впереди, потому что именно оттуда вылетела взъерошенная сорока и, перемахнув через русло ручья, уселась на ветку, стала сердито кричать, мол, «ты меня ещё попомнишь, я до тебя ещё доберусь».

Бур тяжело дышал в спину Берзалова и непонимающе крутил башкой, готовый положить жизнь за старшего лейтенанта.

— Дайте, я посмотрю… — попросил он, — ага?

— Тихо! — прижал к губам палец Берзалов и обратился в слух.

— Я умею… — начал канючить Бур, ничего не замечая, как тетерев на токовище.

— Тихо… — ещё раз повторил Берзалов и почувствовал, как дрожит Бур — испуганно и нервно. — Сиди здесь… — и легко подтолкнул, чтобы Бур сошёл с тропинки.

Трава вокруг стояла высокая, густая, почти в рост человека, и затеряться в ней, как в лесу, было парой пустяков. Берзалов на полусогнутых скользнул вперёд и снова прислушался, но ничего, кроме свиста ветра и трепетания листвы не услышал. А между тем, там, где начинались густые лопухи кто‑то или что‑то было — замерзшее и напряженное. Ведь не зря сорока ругалась. Не зря. Он снова скользнул вперёд, бесшумного ставя ногу на носок, и вдруг подумал, что ветер‑то дует наискосок в спину. Эта была непростительная ошибка сродни той, по поводу которой сетуют друзья, когда пьют на поминках за упокой твоей души. Да и Берзалов сам уже учуял тяжёлый звериный запах. В следующее мгновение из лопухов, будто пушечное ядро, выскочил чёрный вепрь — огромный, почти до плеч Берзалова, массивные лопатки были похожи на щиты, а в огромных жёлтых клыках застряли корешки. Он посмотрел на Берзалов своими крохотными глазами, фыркнул, опустил морду и бросился в атаку. Расстояние было слишком маленьким, чтобы прицельно стрелять, поэтому Берзалов предпочёл уступить дорогу. Он чисто инстинктивно шарахнулся в овраг, успев подумать о том, что Бур может по глупости вернуться на тропинку, ударился боком о склон, задохнулся от боли и покатился вниз. Ту же у него над головой пронёсся вепрь, а за ним всё стадо — без визга, в полной тишине, как приведения. Ещё не стих топот, а Берзалов уже карабкался наверх, придерживая правый бок, словно пропустил удар левой в печень.

— Бур!.. — кричал он, задыхаясь, — Бур!.. Вашу — у-у Машу — у-у!.. Бур!..

К его облегчению, перепуганный Ефрем не то что сидел рядом с тропинкой, а забился в такие густые и колючие кусты терновника, из которых выкарабкивался целых полчаса. А когда выбрался, то Берзалов уже пришёл в себя и не мог без смеха смотреть на его исцарапанную физиономию.

Гаврилов забеспокоился:

— Что‑нибудь случилось, Роман Георгиевич?.. Что‑нибудь случилось?..

— Возвращаемся, — с облегчением ответил Берзалов. — Всё нормально. Не волнуйтесь.

Надо было забрало опустить, подумал он. У него наступила реакция. Адреналин искал выхода, и было смешно, как Бур, ворча и в меру чертыхаясь, с оглядкой, естественно, на командира, выбирается на чистое место. Потом он искал автомат, потом — шлем, потом, как всегда — магазины, потом — правый ботинок. Аника — воин. И вылез расхристанный, как после капитальной драки. На лбу у него выросла здоровенная шишка, прямо в центре лба, как у единорога.

— Ты что… с кабаном бодался?.. — пряча смех, спросил Берзалов.

Точно надо было забрало опустить. Гаврилов бы посмеялся. Он простил Буру всё: глупость, наивность суждений и вечное недовольство за одно то, что Бур остался цел и невредим. Больше брать с собой не буду, рассудил Берзалов. Пусть в бэтээре сидит, мух считает, авось выживет.

— Не — е-е… — не моргнув глазом, ответил Бур, — это я так… поспешил в кустах прятаться. У нас ведь как говорят: «Бедному Кузеньке и бедная песенка».

Вот это да… — удивился Берзалов, оказывается, он о себе всё понимает. И внимательно посмотрел на Бура. Но лицо у Бура было, как всегда, туповатым и ничего не выражало, кроме равнодушия, а ещё, кажется, по привычке он ворчал, как заведенный:

— Поперлись… вляпались… я же говорил…

— Что у вас там случилось? — забеспокоился Гаврилов. — На нас выскочило сумасшедшее стало кабанов, дурилки картонные, едва машины не опрокинули.

— Возвращаемся, — сказал Берзалов. — Никого, кроме свиней, здесь нет. Дикая свинья человека за три километра чует, так что люди здесь не водятся.

— Разведчики брод нашли, — обрадовал его Гаврилов.

Оказалось, что с левого берега в сторону острова тянется каменистая гряда — ровное, как аэродромное поле. Идеальное место для переправы.

— А что с мостом? — спросил Берзалов.

— Мост взорван.

— Ну слава богу!.. — с души у Берзалова упал ещё один камень. — Всё к одному: и Бур остался жив, и путь свободен, и даже свиней напугали.

— А что с Буром‑то случилось? — осторожно поинтересовался Гаврилов.

— Пусть он сам расскажет, — смеясь, ответил Берзалов, очищая на ходу пучком травы грязь с колен и локтя.

Ефрем Бур, всё ещё взбудораженный, как стадо диких кабанов, которое его чуть не растерзало, взлез на броню и с восторженной фразой: «Вот что произошло!» нырнул в люк. Больше всего почему‑то радовался Сэр, который встретил их с повизгиванием и долго крутился под ногами, мешая следить за обстановкой в округе. Ну и некоторое время, конечно, Бур был в центре всеобщего внимания.

Через полчаса они без особых приключений перебрались на правый берег, отошли вглубь под тень лесов, выслали разведку. И оказалось, что правый берег на глубину трёх и на расстоянии пяти километров обе стороны пустынен, как Марс после бурана. Нашли только сбитый истребитель Миг-31. Видать, на последнем рубеже перехватывал крылатые ракеты, подумал Берзалов. Дальше по карте через десять квадратов значился посёлок Железнодорожный, и Берзалов, вопреки своим убеждениям, приказал двигать туда. Появилось у него это чувство правильности выбора. Долго где‑то плутало. А здесь возьми да выскочи, как чёрт из табакерки. Может, кабаны помогли? Да и Спас подсказал: «Станция, придурок». Ага, даже не обиделся Берзалов. Что‑то должно было произойти. Впрочем, на Спаса он не очень полагался и прислушивался к нему исключительно из‑за страха попасть в очередную западню.

В шестнадцать ноль — ноль они их увидели.