Атомный век - Михаил Белозёров

— Почему? — спросил он, вглядываясь в экран, где действительно временами отображалось извилистое русло реки.

— Да место очень удобное. Естественная граница. Рубикон!

Ему так понравилось слово, что он несколько раз произнёс: «Рубикон, Рубикон, Рубикон…», смакуя его в разных тональностях.

Чёрт, едва не выругался Берзалов, я и не додумался. Что верно, то верно, лучшего рубежа не найти. Дон глубокий. Поставь в ключевых точках систему контроля и плюй себе в потолок. А если мосты разрушены? — испугался он. Тогда придётся форсировать вплавь? Ох, зря я свернул на запад, подумал он, ох, зря. Даже не знаю, что делать. Страх ошибиться опять схватил его за горло. Берзалову нужна была пауза, некоторое время, чтобы свести все интуитивные ощущения в логическую цепочку и принять верное решение. Но времени этого у него не было. Вот и приходилось всё на нервах, а они, как известно, у человека не железные.

— Радиация повышается…

— Вижу… — с досадой отозвался Берзалов, думая о своём. — Через два часа дадите экипажу таблетки. — И не расслабляться! Не расслабляться!

— Есть, не расслабляться, — буднично и вроде бы как сонно отозвался Гаврилов. — О — па! Мой сканер заголосил!

У заморских таблеток был один существенный недостаток — они всё же портили желудок, поэтому пить их приходилось только после обильной еды.

— А у меня пока нет… — Берзалов щёлкнул по круглому табло частот. — Ага! И мой тоже! — На панели загорелся светодиод контроля.

— Какая‑то тарабарщина… — словно бы задумчиво сказал Гаврилов.

Только за этой задумчивостью крылась сила, которую Берзалов уважал и которой завидовал.

— Да, действительно… — кисло согласился он.

Из динамика доносились то басовитое щебетание, то странный модулированный гул космического порядка.

— Шифруются?.. — предположил Гаврилов.

— Никогда ничего подобного не слышал, — сказал Берзалов и ему стало стыдно за то, что он не уверен в себе.

— А вдруг это шифрованные запросы огромной мощности, скрытые в шуме? — предположил Гаврилов.

— Чёрт его знает… — расписался в собственной беспомощности Берзалов.

Обычно шифрованная передача имела дискретный характер звучания. А здесь даже периодов не было. Если только, конечно, шифровали известными способами. Берзалову казалось, что он уже где‑то слышал подобные звуки, но где, хоть убей, вспомнить не мог. СУО молчала, как будто ничего не происходило. Не была она настроена на подобные штучки.

Надо было, не мудрствуя лукаво, прямиком наяривать на Харьков, подумал Берзалов с непонятной тоской, а по пути искать своих. На душе у него стало противно, словно он совершил грубую промашку. Может, это от страха? Может, страх мною управляет, а я не замечаю? Хотелось ущипнуть себя и проснуться. У кого бы спросить совета? Не у кого. Не виниться же Гаврилову. Он, может, и поймёт, и не осудит, сам, наверное, в подобной шкуре бывал не раз, но доверия я лишусь, а задание провалю. И Берзалов впервые подумал о заветной фляжке со спиртом. Но пить было нельзя. Да и алкоголь его не расслаблял, а только ухудшал настроение.

Чуть ниже поселка Хлебный они увидели высокий берег Дона и тёмный лес на фоне тёмного неба, где сверкали зарницы.

— Товарищ старший лейтенант, — услышал он в наушниках.

— Да?

— А вы обратили внимание на цвет неба?.. — Гаврилов тактично кашлянул в микрофон.

Тон у Гаврилова был такой, словно они совершили роковую ошибку.

— Нет, а что?.. — почти с испугом спросил Берзалов, решив, что пропустил ядерный удар или ещё что‑нибудь похлеще, и впился взглядом в триплекс.

— А вы посмотрите… небо‑то над другим берегом зеленое.

— Хм… действительно, — с облегчением согласился Берзалов, позади небо обычное, голубое, а спереди — зловеще зеленоватое, переходящее в чёрное. — Нехорошее небо, — констатировал Берзалов. — Очень нехорошее. Как вы думаете, что это такое?

Обычно когда Гаврилов обращался к нему на «вы», он тоже выкал, а потом забывался и говорил то «вы», то «ты», не особенно расшаркиваясь в этом вопросе.

— А что штабные говорят по этому поводу? — в свою очередь тактично спросил Гаврилов, но подковырку спрятать не смог.

— Ничего, абсолютно. Из них лишнюю информацию клещами не вытащишь, — неожиданно для себя пожаловался Берзалов и от поднявшейся вдруг злости стряхнул с себя вялость: голова сделалась ясной, а мысли — четкими, простыми. — Федор Дмитриевич, вам не кажется странным, что на юге и на западе всё ещё идёт дождь?

— Я как раз хотел об этом поговорить, — отозвался Гаврилов. — Странный дождь, словно кто‑то прикрыл определённую область?

— Понаблюдаем ещё сутки, — сказал Берзалов, — а потом сделаем выводы. Может, это просто весенний циклон?

Война изменила розу ветров, теперь они дули совсем не так, как до войны, и погода была чуть — чуть не такой, как прежде — экзотичнее, что ли? С большим количеством пасмурных дней. Трудно было определить причину, сидя на одном месте. Для этого надо было подняться в космос, да спутники все были сбиты, и самолёты не летали. Ничего, мы всё начнём заново, неожиданно для самого себя решил Берзалов. Построим и ракеты и самолёты назло всем тем, кто уничтожил этот мир.

— Я предлагают остановиться за леском, — сказал он, — выдвинуть разведку и понаблюдать да послушать. Задача определить брод, наличие противника, мост разведать, охраняется ли? Федор Дмитриевич, вы остаетесь в машине следите за обстановкой, а я с бойцом сбегаю напрямик к реке. Связь по результатам разведки.

— Лады, — согласился слегка разочарованный Гаврилов.

Неужели он полагает, что я его берегу? — подумал Берзалов и тут же забыл об этом.

В разведку ушли четверо: Юпитин, Гуча по кличке Болгарин, Колюшка Рябцев и Чванов. Бур рвался, но Архипов так на него цыкнул, что тот, как подросток, поворчал себе под нос, обиженно надул губы и замолк. Сэр уже выскочил и вовсю поливал придорожные кусты. А ещё он косился на всех сумасшедшими темно — янтарными глазами и порывался бежать следом, да его поймали и сунули в бронетранспортёр. Кец вышел, потянулся, как маленький мужичок, и сказал:

— Жрать охота…

— Иди сюда… — Архипов под одобрительным взглядом Берзалова полез в ящики с продуктами. Сколько тому мальцу надо?

Однако малец за неполные сутки сожрал пять банок сгущёнки и ещё не треснул.

Мост был ниже в пяти километрах. Пересекать его — всё равно что пройтись голым по бульвару, подумал Берзалов, будешь на виду у всех минимум полчаса. Рисковать или не рисковать? А вдруг мост заминирован или нашпигован датчиками. Я бы на месте американцев так и сделал бы. Значит, надо минеров пускать вперёд, а это чревато потерями. Нет, переправимся через реку. Весь берег не заминируешь и не поставишь сплошную системы обнаружения.

— Бур, за мной! — скомандовал он. — Автомат не забудь!

— Есть! — обрадованно вздрогнул Бур и, как всегда, замешкался: то ли у него бронежилет за что‑то там зацепился, то ли магазины посыпались. В общем, Бур сразу отстал.

Берзалов спрыгнул с брони, и все его сомнения окончательно улетучились. Левый берег был плоским, болотистым, поросшим берёзами, осинами и ивами. Переправляться здесь было нельзя, можно было застрять. А вот ближе к мосту виднелся остров, и Берзалов почему‑то сильно на него понадеялся.

Бур нагнал его, когда он уже подходил в реке. Разгрузка на нём висела кое‑как, магазины торчали вкривь и вкось. Берзалов даже не стал делать замечание — нет времён да и бесполезно. Жизнь научит, если конечно, успеет.

— Я, товарищ старший лейтенант, живым не дамся, — поведал Бур.

— В смысле? — спросил Берзалов, с подозрением косясь на него.

— Ну в смысле, если меня схватят враги, у меня есть вот это, — и он показал на гранату РГО, которая торчала у него из кармашка под левой рукой.

В душе Берзалов, конечно, рассмеялся. Как‑то он не представлял, что Бура захватят в плен. Кому он нужен? Сбегаем туда — сюда, и никаких боёв. Он придал лицу серьёзный вид и сказал:

— Правильно, я тоже на всякий пожарный держу гранату.

— А у меня их четыре, — похвастался Бур.

— Молодец, — похвалил Берзалов.

В овраге тёк ручей, и Берзалов воспользовался тропинкой вдоль его склона, чтобы не маячить на виду у правого берега. Слева за буераками простирался луг, на котором, как на картинах, словно нарисованные, стояли одинокие дубы. Как будто не было войны, подумал Берзалов, как будто мы с Варей отдыхаем где‑нибудь на природе.

Его нагнал Бур.

— Я товарищ, старший лейтенант, добро помню… — как всегда, всё испортил он, — ага…

Берзалов даже не стал возмущаться и цедить своё извечное: «Вашу — у-у Машу — у-у!..» Бесполезно. Лицо у Бура было круглое, плоское и, кроме щенячьего восторга, ничего не выражало. Получалось, что он всё делал по недоразумению, из‑за природной наивности. Такого ругать язык не поворачивается.