НРЗБ - Александр Жолковский

Профессор снова прислушался. — «… про Ахилла и черепаху, дорогая моя, это не из «Илиады». Это «Метаморфозы» Овидия, того самого, который написал знаменитое «Искусство любви». История, соответственно, любовная. Боги предрекают Ахиллу раннюю гибель в бою, и мать отсылает его ко двору одного знакомого царя, где он, переодетый в женское платье, скрывается среди его дочерей. Вообразите себе эту гаремную атмосферу, южное солнце, молодые тела…» — Профессор поежился от столь беззастенчивой пошлости, и вместо греческого пляжа ему представилось, как его отдавали в школу. Обучение было в основном раздельное, но были и смешанные классы; мама спросила его, в какой он хочет — где одни мальчики или где мальчики и девочки, и он, очень боявшийся мальчишек, сказал, «Хочу, где одни девочки».

— «Источники расходятся, — продолжал рассказчик, — но большинство авторов согласны в том, что Ахилл в этом райском уголке не терял времени зря и как минимум прижил сына от одной из царских дочек. Так или иначе, он, по-видимому, не привык встречать отказ и, когда прогуливаясь по берегу, издалека увидал нимфу Хелис, он в своей женской одежде бросился к ней со всех ног, чем очень напугал ее. Вполне возможно, что подойди он к ней деликатно и скажи пару нежностей, она бы повела себя совсем иначе, но тут она, не раздумывая, пустилась наутек. Однако бегала она не слишком проворно и быстроногий Ахилл стал нагонять ее. За этой сценой внимательно наблюдал Аполлон, влюбленный в Хелис. Он собирался в критический момент тактично вмешаться в ход событий, окутать все каким-нибудь там облаком, временно ослепить Ахилла или ненадолго превратить Хелис в первый попавшийся цветок, который моментально сорвать и нюхать в свое удовольствие, наблюдая за поставленным в тупик Ахиллом. Но тут произошло сразу несколько непредвиденных событий. Хелис обернулась, разглядела своего преследователя, подумала: «Не слишком ли быстро я бегу?», и слегка снизила скорость. Заметив это, Ахилл начал на ходу раздеваться, в результате чего его бег тоже несколько замедлился. Тем не менее, Хелис вскоре неминуемо оказалась бы в его железных объятиях, если бы разъяренный ее неверностью Аполлон, вскричав: «Я тебе покажу, как медленно бегать!», не превратил ее навеки в черепаху — по-гречески chelys».

— «A Ахилл?» — «Ахилл не мог видеть этой метаморфозы, ибо он как раз стягивал через голову очередной предмет женского туалета, в чем, если угодно, можно усмотреть временное ослепление, насланное тем же Аполлоном. Когда он, наконец, справился с этой задачей, Хелис нигде не было видно. Полагаю, что, постояв в растерянности некоторое время и поглазев по сторонам, он приписал случившееся — и совершенно справедливо — воле богов, возможно, пнул в сердцах подвернувшуюся под ноги черепаху и пошел по своим делам. Но это уже мои домыслы, Овидий об этом умалчивает». — «Как интересно вы рассказываете!» — «Да, сюжетец забавный, но кто бы его ни рассказывал, Овидий или Ваш покорный слуга, не будем забывать, что все это было давно и неправда, тогда как в истории молчаливо присутствующей здесь наперсницы Вольтера и Людовика нет ни грана выдумки». — «О, простите, что я вас перебила. Что же произошло с черепахой дальше и, главное, как она попала к вам?»

Тут профессор мог бы отпраздновать небольшую победу, ибо черепаха стала неуклонно ложиться на курс, ведущий к Пушкину. (Эта навигационная метафора не столь неорганична, как может показаться, поскольку черепаха с парусом была эмблемой торгового дома Косимо Медичи, сопровождавшейся девизом «Festina lente» — любимым выражением нашего профессора.) Но профессору было не до того; залихватское переложение зеноновской апории привело в движение ряд давно назревших ассоциаций. Он вдруг ощутил глубокую мифологическую уместность парадокса об Ахилле, который не может догнать черепаху, так как пока он пройдет половину разделяющего их расстояния, она удалится от него еще немного, потом он пройдет половину оставшегося пути, а она еще чуть-чуть, и так до бесконечности (чем и обосновывается введение бесконечно малых величин). Стало совершенно ясно, что Ахилл действительно никогда не догонит черепаху — по той простой причине, что догнать ее он не хочет.

«Прежде всего, — профессор оживился, почувствовав себя в родной стихии, — у него явные проблемы с женщинами и с собственным sexual identity. (Чего стоит одно его имя — «безгубый»!) Сначала он уклоняется от роли воина, переодевшись женщиной; потом по видимости сватается к Ифигении, а фактически соучаствует в принесении ее в жертву; затем требует, но, заметим, не получает, якобы желанную наложницу, из-за чего отказывается от участия в военных действиях; и — согласно одному из вариантов мифа — гибнет буквально на пороге брака с Поликсеной, насмерть пораженный в пятку. Красноречив самый выбор уязвимого места, подчеркивающий — в герое, знаменитом своей быстротой, — несовершенство органа ходьбы, неспособность к решительному шагу, а то и тенденцию пятиться. Даже его хваленый выбор короткой, но славной, жизни обесценивается, когда в загробном мире он признается Одиссею, что предпочел бы быть последним рабом, но живым, нежели царем среди мертвых. Да и невелика цена его выбора, если судьбы предопределены заранее, и герой проходит через жизнь как бы во взвешенном состоянии. Все это прекрасно мотивирует половинчатость Ахилла как преследователя черепахи. Но этим дело не исчерпывается.

Замечательно подобрана сама эта пара, — профессор на секунду вообразил, что пытается заинтересовать ею даму из соседнего купе, но безнадежно покачал головой и продолжал, обращаясь уже исключительно к самому себе. — На первый взгляд, по контрасту: быстроногий Ахилл и медлительная черепаха. Но на самом деле, Ахилл в своем тяжелом вооружении похож на черепаху, как две капли воды. A почти точное совпадение имен — Хелис и Ахиллес?! Со своей стороны, черепаха не лишена боевых коннотаций: ее именем называется, например, колонна воинов, составивших над собой крышу из щитов. A в индейских мифах черепаха часто выступает в роли трикстера, который хитростью побеждает царя зверей ягуара и на пари опережает оленя, расставив вдоль маршрута своих двойников. И вовсе не следует ожидать, что за черепахой Ахилл погонится в одних плавках. Глубинная подоплека этой погони ясна ему не хуже, чем нам; он справедливо рассматривает ее как своего рода брачное испытание, если не самый брак, и, естественно, оденется во все лучшее. Его новое вооружение, специально изготовленное для него Гефестом, не менее дорого ему, чем новая шинель Акакию Акакиевичу или новый фрак Подколесину, прямо связывающему его пошив с женитьбой. Но тем самым заранее очевидна внутренняя обреченность его погони. Он не хочет догнать черепаху, ибо видит в ней свое alter ego, свою собственную женскую ипостась, с которой он менее всего хотел бы встретиться лицом к лицу. Да и к чему спешить, если черепаха ассоциируется с Тартаром, откуда ее прозвище — tartaroucha и современные названия — tartaruga, tortuga, tortue, turtle. Разумеется, он слишком герой, чтобы сойти с дистанции, как Подколесин, или не справиться с бандитами, как хилый Акакий. Поэтому он поступает, как поступил бы спортсмен, поставивший на своего соперника, — он сознательно или бессознательно поддается ему, полегоньку замедляя свой бег.

Эта раздвоенность и самоотождествление со своей жертвой связаны не только с андрогинными чертами Ахилла, но и со всей окружающей его атмосферой двусмысленной гибридности. Его воспитанием занимается кентавр, обучающий его игре на лире, а смерть ему предрекает его говорящий конь. В такой обстановке недолго и самому почувствовать себя получеловеком-получерепахой. Короче говоря, — эффектно заключил профессор З. под единодушные овации своего театра одного актера, — Ахилл это черепаха это я».

Вернув себе частицу самоуважения, он почувствовал себя готовым снова выйти в мир и прислушался к голосам в соседнем купе. Неутомимый рассказчик тем временем перебрался в ХХ век. Вольтеровская черепаха, следы которой, казалось бы, безвозвратно затерялись в семействе Ланских, снова вынырнула на поверхность благодаря разысканиям Волошина и, поселившись в его доме, сыграла свою приворотную роль в любовных свиданиях Цветаевой и Мандельштама (профессор насторожился) на фоне коктебельских скал с абрисом то ли пушкинского, то ли волошинского профиля. — «Подумайте, именно она дала первое заглавие стихам, более известным как «На каменных отрогах Пиерии…», где речь среди прочего заходит о свадьбе — На свадьбу всех передушили кур. Но Мандельштам переносит центр тяжести с секса на поэзию. У него появляется «черепаха-лира». Ну, кто ее такую приласкает, Кто спящую ее перевернет? — спрашивает он с некоторой скабрезностью и отвечает: Она во сне Терпандра ожидает, Сухих перстов предчувствуя налет. Кстати, объявив изобретателем лиры Терпандра, Мандельштам наткнулся на возражения. (Профессор замер, не веря своим ушам.) Споры вокруг Терпандра и черепахи не утихают до сих пор, а между тем нам с вами ясно, что здесь зашифрован важнейший биографический факт — связь с Цветаевой, Волошиным, а главное — со священным для Осипа Эмильевича «солнцем Александра». Под давлением двойного запрета — табу, наложенного Монтецумой, и собственной несклонности поминать Александра Сергеича всуе, — он и прибег к криптограмме. Тем не менее, как и у самого Пушкина, это было нарушением обета и могло сыграть роковую роль в его судьбе».