НРЗБ - Александр Жолковский

Юлик открыл, увидел взволнованную Саночку и, придерживая дверь рукой, вышел на площадку. Оказывается, Саночка, старательно перебрав услышанное утром, пришла к справедливому заключению, что она впопыхах что-то не так поняла, и решила заехать к Юлику между репетицией и концертом, чтобы поговорить с ним в более спокойной обстановке. Однако к этому времени обстановка отчасти переменилась и ее ни в коем случае нельзя было назвать спокойной. Юлик стал уговаривать Саночку удалиться, обещая сам зайти к ней завтра и все объяснить. Видя, что он не приглашает ее в дом, она все поняла и заплакала. Как если бы этого было недостаточно, Юлик, который больше всего ненавидел подобные сцены, почувствовал резкий рывок изнутри квартиры: Римма приоткрыла дверь, бросила на Саночку быстрый взгляд, сначала оценивающий, а затем торжествующий, и снова скрылась. Саночка в слезах кинулась бежать и, как мы помним, не могла оправиться до самого концерта.

Юлик с мрачным видом прошел в кабинет; Римма терпеливо выжидала. Наконец, он вышел и холодно объявил, что ее дальнейшие услуги не потребуются.

— На что тебе эта сикуша-плакуша?

— Ты, как всегда, переоцениваешь незаменимость женщин. Место вполне может остаться вакантным. Папа не для того повесился, чтобы ты на нем раскачивался, а чтобы в доме, наконец, стало тихо.

Говоря так, Юлик был совершенно серьезен. Он действительно решил расстаться с обеими женщинами. От них было слишком много хлопот, и небольшой карантин мог пойти только на пользу. И слава богу, никто, кроме него, не пострадал, так что полную изоляцию как от Риммы, так и от Саночки можно было осуществить с чистой совестью. Что он и сделал».

«Но насчет Саночки-то он заблуждался? — перебил рассказчицу кто-то из гостей. — Ведь она должна была заразиться еще до экспедиции, а тем более, значит, и он!»

«Вы совершенно правы, но он об этом ничего не знал. Прошло много лет, и перед отъездом на Запад он не забыл попрощаться среди прочих и с Риммой. Поговорили о том, о сем, повздыхали о прошлом.

— A помнишь этих… вошек? — спросила Римма напоследок.

— ??

— Я их тогда тебе нарочно подсадила.

— Что значит, подсадила? Где ты их взяла?

— На углу у девок купила!

— Зачем?

— Чтобы, когда ты полезешь к этой проститутке с вашей работы, у нее еще долго чесалось.

— Тебе же самой пришлось в результате обриться и мазаться!

— A-а, что ты понимаешь в любви! — махнула она рукой. — В общем, гляди в этой своей Америке в оба: бабы везде одинаковы.

На этом напутствии, — заключила рассказчица, — и закрывается последняя страница истории, которую, видимо, только я знала во всей полноте, а теперь знаете и вы».

Женщина умолкла, но возбужденные слушатели засыпали ее вопросами.

«Вы рассказали о двух слабых мужчинах, хотя и с большими претензиями, и двух сильных женщинах. Одна из них — наверняка вы, иначе откуда вам все так хорошо известно?»

«Да, и поскольку Римма осталась в Союзе, значит вы — Саночка!»

«Нет, я не Саночка и даже не Римма».

«A кто же?»

«Должна вас разочаровать — я была одной из жен Андрея».

«Вот это да! И вы вместе со всеми заразились и… дезинфицировались?»

«И да и нет».

«Как это?»

«Я хорошо знала Андрея и всегда сразу чувствовала, когда у него начиналось новое увлечение. В такие периоды близость с ним была мне неприятна и я от нее уклонялась. Благодаря этому, когда появилась Саночка, я избежала эпидемии. Но я не посмела заявить об этом в открытую и добросовестно подверглась общим процедурам. Это было в последний раз, что я повела себя как член клана. Уход Саночки подействовал на меня, и я постепенно тоже отделилась, а потом и уехала».

«A до тех пор такое мусульманство вас устраивало?»

«Представьте, да. С одной стороны, я любила Андрея, с другой, у меня был сын, которому он был прекрасным отцом, с третьей, я не могла извлечь особого самоуважения из своих исследований по географической дистрибуции съедобных грибов. Да и было это все на заре такой туманной юности…»

«A с Юликом у вас что-нибудь было?»

«Мы дружили еще со школы и всегда были очень откровенны друг с другом. В каком-то смысле он был мне даже ближе Андрея, но ничего, как говорится, такого между нами не было».

«Действительно ли Римма, как она говорит, купила эту гадость? Может, она просто подцепила ее от кого-то еще, кто мог бы стать героем третьей серии?»

«Все может быть, конечно».

«Во всяком случае, история с подсадкой звучит слишком красиво, если здесь уместно это слово. Я, помнится, читал что-то подобное у Филипа Рота».

«Уверяю вас, что скорее Филипа Рота можно заподозрить в знакомстве с романами Риммы, чем наоборот».

«A что стало со всеми этими людьми, вы не знаете?»

«О тех, кто остался, не знаю ничего. Саночку тоже потеряла из виду. A с Юликом, как я говорила, я недавно встретилась. Он профессор в небольшом частном колледже и по совместительству — хозяин модной в их городке кондитерской в европейском духе».

«Пирожные?»

«Пирожные».

«A мне кажется, профессора не имеют права на постоянное совместительство».

«Вы правы, работать по совместительству разрешается не больше двух-трех месяцев в году. Но владеть можно чем угодно. Вот он и владеет, а работают другие».

«Вы с ним видитесь?»

«Очень редко. Но переписываемся и перезваниваемся почти постоянно. Я бы сказала, что у нас с ним своего рода идеальный брак на расстоянии, в полном соответствии с теперешним упором на безопасный секс».

«A вы кем работаете?»

«У меня посредническая контора по торговле грибами».

«Понятно. Что же вы хотели сказать вашей историей?»

«Я рассказала то, что было. Вы можете толковать ее, как хотите».

«Вы начали с сатиры на коллектив — но это не ново, а сатира на индивидуализм и подавно».

«A, может, это феминистская история? — раздались еще голоса. — Или притча о том, как бестолково мы все там жили? — Предлагаю такую мораль: спасение — в искусстве. — A у меня вывод поскромнее: слава богу, что живем там, где пирожные не делят, а оставляют недоеденными. — Да? Зато тут были бы не вошки, а AIDS!»

«Повторяю, господа, это просто случай из личной жизни».

На полпути к Тартару

Посадка была проведена оптимально. Профессор З. встал заблаговременно и был на вокзале еще до подачи состава. Он взял билет до конечной станции с удручающим названием «Автомобильные парки», рассчитал место остановки третьего вагона, обычно наименее набитого, и занял стратегичесную позицию позади остальных пассажиров. Особняком стоял только (или этот образ возник задним числом?) сутулый мальчик с деревянным ящиком, в крышке которого были проделаны отверстия, по-видимому, для вентиляции. Когда подошел поезд, профессор наперерез устремился к намеченным дверям и первым вошел в вагон. Он выбрал понравившееся ему купе и расположился у окна, но спиной к движению, чтобы не дуло. Народу практически не было; кажется, мимо него прошли мальчик с ящиком, симпатичная молодая дама и представительный мужчина в черепаховых очках с большим портфелем шагреневой кожи. Во всяком случае, купе профессора осталось пустым, и можно было бы сказать, что спешка была ни к чему, если бы не эстетическое удовлетворение от точно выполненной операции. К тому же могло и не повезти, на первый поезд часто бывает давка, да и неизвестно, что делается в других вагонах.

Профессор усмехнулся этой привычной аргументации — переездов он боялся с детства. «Лучше два пожара, чем один переезд», — говорили взрослые и призывали на помощь человека-который. Это понятие применялось ко всем сферам жизни; транспортным его олицетворением был Василий Васильевич, смуглый гигант, появлявшийся в критические моменты переездов на дачу и поездок на юг, чтобы взять на себя переговоры с шоферами и проводниками, упаковку, погрузку, занятие мест. Родственники будущего профессора были все как на подбор малорослые евреи с встревоженнными глазами, и широкой спиной человека-который они словно щитом заслонялись от жизненных передряг. Сам профессор рос довольно хилым ребенком, перенесшим полиомиэлит, но в последних классах школы подоспела акселерация, он вытянулся и окреп; однако и сегодня, при всей своей внешней уверенности, он не отказался бы от услуг человека-который. Но поскольку такого человека не было, надо было поворачиваться самому. Он и поворачивался, и когда это приносило желанные плоды, про себя гордился сознанием выдержанного экзамена.

Пожалуй, желанные плоды это сильно сказано — желанного в сегодняшней поездке было мало. В сущности, ее конечная цель представляла собой еще один экзамен; думать о ней не особенно хотелось, а еще меньше хотелось приехать и оказаться на месте. Профессору предстоял доклад по работе, которая сама по себе не вызывала сомнений, но выход с ней на публику был другое дело. Учитывая это, а также что в аудитории могла находиться коллега, с которой у него связывались все более серьезные намерения, профессор постарался расцветить изложение.