Критская Телица - Эрик Хелм

Тогдашняя Европа не знала о кошке, равно как не подозревала о картофеле, кукурузе и множестве иных вещей.

А кошачий закон гласит:

«Если тебя задевают — беги. Если грозят — беги. Если хотят растерзать — беги. Но ежели бегство невозможно — дерись, и дерись насмерть!»

Четыре вакханки рухнули, как подкошенные, и дурными голосами завизжали, катаясь по берегу. Бросившихся на подмогу товарок постигла столь же плачевная участь. Кулаки Эпея мелькали быстро, сноровисто и безо всякого снисхождения к полу противниц. А наотмашь бьющее по шее ребро ладони даже спартанского бойца повергнет, не то что захмелевшую, неловкую девку.

Тогда решительно вмешались еще более хмельные приятели менад.

Восемь осерчавших верзил обступили юного умельца и неторопливо — куда ему, козлику бодливому, деваться? — поведали, чем предстоит заплатить за столь вопиющее неуважение к верным и обольстительным служительницам Лиэя. Только на сей неудавшийся раз подгулявшим забиякам следовало бросаться в битву — точней, подлейшую по соотношению сил расправу, немедля.

Два на славу откованных и закаленных метательных клинка поразили двоих безумцев, стоявших у водной кромки. Поразили в плечо, ибо Эпей с нежного детства, едва ли не полчаса проплакав над нечаянно убитой ящеркой, которую пытался изловить, дал себе слово не разить насмерть без последней, необходимой нужды.

Юноша отскочил к реке, развернулся, прищурился и немедленно запустил по назначению еще два лезвия. Тонкие, легкие жала сыскали цель неотвратимо и удивительно точно. Прежде, нежели забияки опомнились, в руках несостоявшейся жертвы очутились новые, вполне изготовленные к броску бронзовые клинки.

— Кто шевельнется, погибнет! — процедил Эпей, окинул обозленных задир брезгливым взглядом и решительно прыгнул в реку. Переплыть Илисс было делом пяти-шести минут.

Никто не дерзнул броситься вдогонку. Для искусного метателя, успевшего выбраться на берег, настигающий пловец представляет мишень почти идеальную. В одночасье протрезвевшая сволочь осыпала сопливого наглеца отборнейшей руганью, погрозила вслед и утихла, зализывая нежданные и весьма болезненные ранения...

Урок пошел мальчику на пользу. Ни при каких условиях, никогда и ни за что Эпей не связывался в уединенных местах с незнакомыми сборищами.

Не собирался он изменять этому разумному правилу и сейчас.

Мастер лег на землю и пополз прочь от прогалины, где стояла мраморная бычья поилка, где настороженно ждал и время от времени трубил золоторогий обладатель оной; куда неотвратимо и несомненно шествовали факелоносцы.

Путь оказался довольно извилистым. Следовало держаться в древесных тенях, ни в коем случае не выкатываясь на освещенные места; надлежало учинить меж собою и незнакомцами наибольшее возможное расстояние, а потом затаиться, прильнуть к земле, укрыться среди трав или у толстого ствола, выяснить, за какой гарпией нагрянула сюда целая толпа.

И ускользнуть.

Незаметно и неслышимо.

Добравшись до огромной алеппской сосны, росшей локтях в пятидесяти от вечнозеленого дуба, под которым Эпей вознамеривался прикорнуть, он вынужденно остановился. И замер, прижимаясь к сухой, мягкой хвойной подстилке.

Шествие достигло поляны.

Дюжина облаченных в белое и красное женщин шли, вознося в правых руках ярко пылавшие светочи. А десятка полтора могучих, полуобнаженных мужчин передвигали вослед им — то ли на катках, то ли на пристроенных колесиках — искусно сделанное чучело коровы. Его расположили неподалеку от водоема, утвердили, закрепили на земле проворно вколоченными штырями.

Одна из пришелиц небрежно взмахнула рукой, слуги поклонились и буквально растаяли среди редких стволов, точно провалились. Эпей приложил ухо к почве, услышал чуть различимые, затухавшие в отдалении шаги.

Непосвященных свидетелей убрали с глаз долой.

Но присутствие Эпея, разумеется, осталось незамеченным.

Расширенными зрачками следил мастер за тем, что почитал пустыми островными байками, чему отказывался верить, и что созерцал сейчас воочию.

Для животного, чьи упрямство и свирепость вошли в поговорку, бык Апис оказался на удивление покладист. Он спокойно позволил отвести себя в сторону, обвить огромные рога золотой цепью, закрепить драгоценную привязь, обмотать свободный конец ее вокруг толстого дубового сука.

Эпей хмыкнул — правда, очень-очень тихо.

Если подобный великан хорошенько мотнет головою, даже якорная цепь триеры навряд ли выдержит. А уж эдакая финтифлюшка, на которой лишь камеи подвешивать...

Мастер уже догадывался, куда забрел и что сейчас увидит.

По нерушимому критскому обычаю (этого Эпей не знал), в ночь царского бракосочетания прелестнейшая из придворных дам отдавалась Апису, дабы чувственное счастье неизменно и всечасно сопутствовало венценосным супругам.

Нынешняя церемония вершилась в отсутствие двух старших жриц, Элеаны и Алькандры, но Ариадна, распоряжавшаяся вместо них, отлично знала все необходимые подробности ритуала, и сама не единожды успела вкусить бычью любовь.

Двустворчатая спина деревянной телки раскрылась.

Драгоценное, вытканное серебряными нитями покрывало взметнулось в воздух, плавно и волнисто низринулось, распласталось по траве.

— Обнажись и ляг, — молвила Ариадна, — дабы тебя приуготовили.

Мелита, избранная в наложницы Аписа благодаря своей действительно чудесной красоте, облаченная в короткую, намного не достигавшую коленей эксомиду, вздрогнула и слегка попятилась.

Бык переступил с ноги на ногу, звякнул цепью, всхрапнул.

— Нет, Ариадна, — выдавила Мелита. — Я не могу... Боюсь...

— Раздевайся, — строго повторила жрица. — Время дорого.

Девственницей Мелита, разумеется, не была: священный бык обладал исключительно замужними женщинами. Их супруги получали почетнейшее звание рогоносцев, огромные денежные вознаграждения, всевозможные милости, отличия, привилегии.

Ни о какой измене или ревности не шло и речи: обряд есть обряд, а коль скоро ему сопутствует великая слава, то следует радоваться, а не огорчаться.

Но придворную просто-напросто объял страх.

Еще издали заслышав трубный глас — могучий, раскатистый рев Аписа, — женщина ощутила изрядное смятение. Теперь же, созерцая глыбу жаркой звериной плоти, она содрогнулась по-настоящему.

Лежать беспомощной, прикованной, неотвратимо доступной дикому натиску... Разделять с бешеным исполином скотскую похоть...

— Нет! — выкрикнула Мелита и сделала два быстрых шага назад. — Выбирайте другую! Не хочу!

«Эге, — подумал Эпей. — Милая затея, ничего не скажешь. Ну и ну...»