Лондон должен быть разрушен. Русский десант в Англию - Герман Романов

Мэдстоун

«Я еще не умру, а он три сражения выиграет!» Слова, сказанные десять лет назад самим Суворовым, когда он потрепал вихрастую голову Дениса, бились маленькими молоточками в мозгу поэта.

Он хорошо помнил тот день, когда фельдмаршал провел проверку Ахтырского гусарского полка, которым командовал его отец. А вечером, на обеде, полководец подозвал двух братьев Давыдовых — шустрого старшего Дениску и степенного младшего Евдокима — и спросил у них, кем бы они хотели стать.

«Я хочу быть таким же славным, как великий Суворов!» Молодой поэт хорошо помнил свои восторженные слова, когда с обожанием смотрел на своего кумира.

Александр Васильевич рассмеялся, произнес свое известное пророчество, а младшего, Евдокима, пожурил, сказав, что тот пойдет по статской линии. Ошибся тут фельдмаршал — брат записался в ахтырцы и сейчас командовал в полку взводом. Да и сам Денис подал рапорт о переводе в полк перед самой высадкой — Багратион его подписал, и поручик ждал перевода, по-прежнему оставаясь адъютантом князя.

Но, видимо, прошение сыграло свою роль, и Петр Иванович отправил его к идущему в авангарде полку, и сейчас он ехал рядом с гусарами любимого полка, хотя отец и покинул службу. Да и сами ахтырцы воспринимали его своим — многие русские дворянские рода, как и жители слободской Украины, предпочитали служить в «родных» полках, куда записывались весьма охотно — недостатка «охотников»-добровольцев никогда не имелось…

— Англичане, прах подери!

Глаза молодого подпоручика горели нетерпеливым огнем, и Денис возликовал — надоело ехать в разъезде вот уже почти пять часов, но так и не встретиться с противником.

Багратион гнал свой корпус форсированным маршем, не дожидаясь высадки всех войск. Давыдов, будучи штабным, знал замысел фельдмаршала Суворова — совершить быстрый переход. Русские войска должны были двигаться на Лондон безостановочно, мобилизуя у обывателей подводы для пехоты и громя по пути английские части поодиночке, и упасть как снег на голову, желательно внезапно, застав неприятеля прямо на биваках, и не дать врагу собрать силы в единый кулак.

— Много, брат?

— Нет, штыков двадцать, биваком стоят, отдыхают!

— Тогда атакуем немедленно…

Гусарская лава в зеленых походных ментиках вылетела неожиданно для спокойно сидящих британцев — многие не успели схватиться за ружья, как над головами засверкали стальные клинки.

— Руби их в песи! Круши хузары!

Острые сабли обрушились на английских солдат — началась безжалостная рубка…

Па-де-Кале

Вдалеке раздался сильный взрыв, и столб пламени и дыма взвился к небесам. Можно было разглядеть трагедию даже без подзорной трубы, но на палубе никто зрелищем не поинтересовался — матросы трудились как оглашенные, натягивая оснастку, распуская смененные паруса, отчаянно ремонтируя другие повреждения. И отчаянный крик подогнал рвение команды:

— «Менелай» взорвался!

Поймать ветер и уйти — вот что сейчас требовалось англичанам, чтобы подобру-поздорову убраться из Канала, в котором их целеустремленно преследовала сама смерть…

Из пролива вырвалось только четыре линкора, избитых, покалеченных, с изломанным рангоутом. И нужно было благодарить судьбу за то, что на кораблях осталось по одной или даже две мачты, хоть с изорванными парусами, но подранки смогли вырваться из западни.

— Они упрямы, эти скандинавы…

В голосе адмирала Кальдера слышалось уважение — датчане и шведы не уклонились от сражения в равных силах и бились отчаянно, хотя британцам удалось потопить три корабля. Но затем, словно по мановению волшебной палочки, на сцене появилось сразу четыре бронированных корыта с коптящими небо трубами: два от самого Острова, а еще парочка с противоположной стороны, от французского Кале.

Лишенные парусов и мачт, два английских линкора были тут же безжалостно уничтожены, не причинив этим чудовищным монстрам повреждений. Адмирал не мог поверить собственным глазам — ядра отлетали от каземата батареи, как сухой горох от стены.

Пришлось скомандовать отход, но эти порождения ада пошли следом, настигнув еще два отставших корабля, — судьбу одного из несчастных все моряки только что увидели и расслышали.

Хорошо, что броненосцы оказались тихоходны, и Кальдер искренне надеялся, что удастся оторваться от этих исчадий ада.

— С норда «коптилки», сэр!

Кальдер стремительно обернулся и обомлел — из-за гигантской оконечности Острова, на которую из матросов никто и не смотрел, ибо не ждали гибели от родных берегов, ходко шли, изрыгая черный дым из труб, сразу пять паровых линкоров, грозных, ощетинившихся орудийными дулами в раскрытых пушечных портах.

«От них не уйти! Догонят и остановят, а там подоспеют к ним эти чертовы корыта и нас потопят! Проклятые русские!»

— Сэр! На них красные и синие с крестами флаги! Это датчане и шведы! Второй корабль следует под королевским шведским штандартом!

— Это совершенно меняет дело… — с нескрываемой радостью произнес под нос адмирал и облегченно вздохнул. Он страшился боя, уже четвертого за двое суток, — сейчас сражение могло стать последним.

Эскадре грозило полное истребление, она не могла ни уйти от врага, ни сражаться с ним, слишком страшным оружием владел неприятель. Оставалось только сдаться, но Кальдер категорически не желал склонить голову перед русским адмиралом, отдав тому фамильную шпагу.

Но шведский король, пусть еще юный, совсем иное дело — эта страна долгое время была союзником Англии, и следовало сгладить те дурные впечатления от недавних боев, в которых погибло множество моряков трех стран. Потому следует признать поражение и отдаться под благородное покровительство победителя.

— Поднять белые флаги! Мы сдаемся шведам!

Мэдстоун

Денис полоснул саблей по красному мундиру, словно на учении по чучелу, — бегущий солдат споткнулся, выронил ружье и рухнул лицом вперед. Он был зарублен — это был первый человек, которого молодой офицер лишил жизни в бою, ибо дуэли не в счет.

Но никаких чувств Давыдов по этому поводу не испытал, только боевой азарт, что звал его скакать дальше вперед.

— Руби их песи, круши хузары! — Поручик весело заорал старый воинский клич и, дав шенкеля норовистому жеребцу, ринулся за другими беглецами, что проломились, словно лоси, через редкие кусты. Но участь их была предрешена: четыре десятка ахтырских гусар устремились следом, и через какую-то минуту должны были настигнуть несчастных беглецов и порубить их в мелкую капусту — где уж пешему уйти от конного.

«Сейчас мы их догоним, а там… Других сокрушим, целую роту, пока они на биваках стоят. И побегут от нас англичане в ужасе, приняв за целый полк. У страха глаза велики, а потому паника охватит их войска! А там и князь подоспеет, поддержит меня всеми ахтырцами и казаками, а затем стрелки на подводах подойдут, и побежит вся английская армия. А я за ними следом, и рубить, рубить… Недаром Суворов сказал, что три победы одержу. И первым в Лондон вступлю, Его Величество меня майором пожалует, а то и полковником — отцовский полк вручит. И за доблесть георгиевским кавалером стану, такой порыв только этой награды достоин. Буду я победителем самого генерала Уэлсли, коего фельдмаршал в Индии громил!»

Мысли неслись галопом, и на таком же бешеном аллюре шел его конь. И через десяток секунд, рубанув еще одного солдата, Давыдов миновал кусты — жеребец вынес его на открытое поле.

— Мама родная! Да сколько вас здесь?!

Денис Давыдов, разинув рот в превеликом изумлении, смотрел на ровные, густые и длинные шеренги солдат в красных мундирах, что полностью опоясывали гряду, похожую на длинную изломанную кочергу. Да еще вдалеке виделись холмы, что прикрывали позицию с дальней стороны, — на их склонах тоже пламенели мундирами.

А перед ним был, собственно, крайний левый фланг неприятеля, прикрытый целым драгунским полком, — рослые солдаты в касках с плюмажами с удивлением взирали на вырвавшихся в сотне саженей русских гусар, что останавливали своих коней и тут же их разворачивали.

— Никак бабы?

За драгунами стояли солдаты в таких же красных мундирах, но в юбках, что вызвало удивленный крик одного из гусаров. Но оторопь тех и других длилась недолго — донеслась отрывистая команда на незнакомом языке, и сразу целый эскадрон, а то и больше, в добрых полторы сотни всадников, выхватил длинные палаши, и длинные шеренги тронулись шагом, постепенно разгоняясь.

— Тикаем, брат! — Евдоким заорал, уколол шпорами своего коня и помчался как ветер. За ним устремились зарвавшиеся гусары, покалывая собственных лошадей, да еще жестоко.

Денис очнулся и, поняв, что промедление смерти подобно, устремился в бегство, совершенно не жалея и так разгоряченного жеребца, даже не оглядываясь на скачущих за ним драгун, но всей спиной чувствуя опасность — английский палаш, опускаемый на беззащитную спину, ничуть не милосердней русской сабли.