Ее старшеклассники - Евгения Шалимова

— Работать хочу! — звучно рявкнул неизвестно откуда взявшимся басом Игорь, и шумной толпой альтаирцы бросились одеваться.

Вечером совхозным властям было сообщено, что ребята станут работать при любой погоде и раньше срока в город не поедут.

8. Исключение из братства.

Четыре дня в "Альтаире" царило праздничное настроение: мальчишки постоянно предлагали помощь девочкам, нарядники трудились от зари до зари, дежурным почти не приходилось брызгать водой на спящих — все мирно вставали по утрам и шли на зарядку, то есть было всё прекрасно, настолько прекрасно, что, как мудро заметил Шатров, долго так продолжаться не может. Действительно, на пятый день произошло ЧП.

Руководителя вызвали в правление совхоза, надо было с бухгалтерией проверить все счета на продукты и отчитаться в полученных деньгах.

Альтаирцы уже трудились в лесу, и ничто не предвещало неприятности. Вдруг лес точно пронзило криком. Все бросились туда, где слышалась какая-то возня.

— Псих… я же нарочно…не знал, что ты такой идейный… — бормотал Гриша, вылезая из-под Борисика, прижимающего его к земле. Оба пыхтели, были в грязи, к лицу Ломникова прилипли травинки.

— Набью морду, дождёшься… — грозил он, а Борисик, протирая рукавом остро отточенный топор, дрожащим голосом повторял:

— Уйди лучше, гад, уйди, уйди…

— Парни, что вы?! — кинулась к ним Наташа, протянула тоненькие руки, разнимая.

Альтаирцы окружили их плотным кольцом. Все ждали.

— Псих он, припадочный. Пошутить я хотел, — торопливо говорил Гриша, засовывая под кепку белобрысую чёлку. Бегающие глазки его ощупывали слушавших, руки заметно дрожали. Больше ничего от него не добились. Женя, оглядев взволнованных ребят, мягко попросил:

— Давайте на работу, братцы, а? На линейке разберёмся. Время идёт. Пошли, парни!

Нехотя отправился каждый на своё место, думая о случившемся. А произошло вот что.

Ещё утром, шагая вместе со всеми по раскисшей дороге и слушая, как барабанит по плечам нудный дождь, Ломников обдумывал план на день.

— Елены нет, кстати. Петька Кривой в гости звал, братан из армии вернулся, комиссовали. Надо у девок три пары веников дёрнуть, а три сам сделаю, спасибо, напарница заболела.

Поначалу Григорий старательно трудился на глазах у бригадира, и тот удивился его усердию. Потом, улучив момент, украл у девочек веники, уложил их под свои и спокойно отправился в деревню. Пить он много не стал, опасаясь быть разоблачённым, зато вволю поел деревенской стряпни, да не удержался, пожадничал, прихватил с собой солидный кусок пирога с мясом. Благополучно вернувшись в лес, разморённый, довольный, Гриша не смог себя заставить поработать хотя бы для вида и улёгся под раскидистую ель да извлёк заветный пирог. Тут и застал его Борисик, обеспокоенный тем, что на контрольный крик бригадира Ломников не отзывался.

— Откуда пирог? — удивился Усов и в первый момент даже не сообразил, что одному вроде неудобно лакомиться. От страха, что его выведут на чистую воду, Гришаня выболтал:

— Из деревни…

— Так ты гулять ходил? — наливаясь яростью, спросил бригадир, уловив тяжёлый запах браги. — А веники?

— Готовы! — нахально улыбнулся Ломников. — Шесть пар. Я ведь один работаю.

— Как же ты успел? — ничего не понял бригадир, попробовал пресчитать веники и тут увидел характерную Томочкину вязку — он ещё ругал её за ненужные "морские узлы".

— Украл, подонок! — шёпотом проговорил Борисик, медленно подходя к виноватому

Обманутый этой медлительностью, не вглядевшись в лицо одноклассника — в это время выжимал кепку — Гришаня проговорил шутя:

— Не выдавай, атаман, бражки притащу.

Тут-то рассвирепевший Усов и замахнулся на него топором — припугнуть хоткл!_ — а Ломников своим криком и собрал весь "Альтаир".

На вечерней линейке выяснилось, что беда не ходит одна. Дежурные сообщили: норму выполнили только семь пар, остальные даже после ужина отказались идти дорабатывать, всем хотелось присутствовать на линейке.

— Начинается опять. Анархия — мать порядка, — проворчал Усов. — До каких это пор будете душу тянуть? Не нравится — вали из лагеря!

— А что здесь хорошего? — неожиданно высказался Баранов. — Правду разве скажешь? Сразу несознательным окажешься.

— Какую правду? Пить, курить не дают? Воровство не одобряют? Чего плетёшь? Подумай! -

Борисик ткнул пальцем в лоб, потом вдруг махнул рукой.

— А, мели, Емеля, твоя неделя…

— А что? И скажу! Чего на Гришу накинулись? Ну, сходил в деревню, велика беда, пирогом не поделился. Человеку вкусненького захотелось, а вы с топором не него.

— Да ты что?! Он же у нас веники украл! У своих! — Томочка глядела на Ломникова, как на мерзкое насекомое, брезгливо и презрительно.

— Ну, и что? А если бы топор сорвался? — гнул своё Костик. — Так в другой раз бригадиры нас и прирезать могут. Ничего им не будет, — осуждающе посмотрел он в сторону, где сидели Женя, комиссар Лиза и руководитель лагеря.

— Почему ты решил, что ничего не будет бригадиру? — Женя пожал плечами. — Само собой разумеется, штаб накажет его. Но ведь сейчас речь идёт о Ломникове.

— Гнать его из лагеря! — раздалось сразу несколько голосов. — Гнать!

— Помнишь, ты Сашины часы потерял? — заговорил неожиданно для всех всегда молчавший самый маленький паренёк из "Альтаира". — Именные! Ему мама подарила. Как он жалел! А ты даже не извинился. Вернуть часы, хотя бы похожие, ты и не подумал. Чего там! Ещё отшучивался: "У нас пока всё подаренное."

— Ага, как клещ, присосался и тянет, — подхватил Игорь. — Доказать? Кто утопил тренировочный костюм Борисика?

— Ну, я. Так не нарочно! Заменить хотел, так он отказался, — Гришаня вдруг осмелел.

— А ты настаивал? Сколько минут? Я помню тот разговор. " Я утопил твой костюм. Надо, за него свитер отдам? Конечно, кто свитер возьмёт, он шестьдесят рублей стоит. Да и что было с ним в жару делать? А вот почему ты свои простые джинсы не отдал? У тебя же две пары! И рубашек две. Молчишь? Так я объясню. Пришлось бы в тёплых ночью спать либо просить у кого-то, это лишнее неудобство. Пусть другой мучается, а ведь никто не знает, как Борисик выкручивался, особенно, когда дожди пошли, — он сердито махнул рукой в сторону пытающегося остановить его речи Усова, — да молчи ты, барышня! У одного и отдыха нет, вечно стиркой занят, а другой за его счёт блаженствует. Справедливо?

Тут все разом накинулись на Ломникова.

— Кто грубит больше всех? И норму не выполняет! На кухне не поможет!

— А кто дольше всех спит, не добудишься! И ноги не вытрет, а грязи! Да, а носки шерстяные попросишь, обязательно скажет, что в сушку отдал! В лесу лучшее место всегда себе застолбит, девочке и в дождь никогда не уступит! Да он никогда ни одной девчонке не помог! Исключить его!

— Гнать!! Гнать его!

Долго шумели ребята на линейке, спорили парами и группами, наконец пришли к выводу: никому не позволено оскорблять и позорить звание альтаирца.

Штаб тут же вынес решение, которое одобрили все: исключить Ломникова из членов альтаирского братства, а в отряде оставить, к работе допустить.

9. Окончательное падение.

Рано утром Гриша первый вышел на крыльцо. Свежесть влажного воздуха заставила его вздрогнуть, царившая вокруг тишина непонятно поразила. Лес за мелкой сеткой дождя казался нарисованным, и почему-то хотелось пойти и погладить мягкие лапы елей, пусть даже совсем мокрые и скользкие…На крылечке сидела растрёпанная, но почему-то милая сердцу Лизонька, сонно буркнула "Здравствуй" и зашлёпала по лужам к летней кухне.

— Может, ты меня теперь и за человека не считаешь? — неожиданно для себя спросил Гриша. Девочка не успела отойти, она слышала робкий вопрос. Жалостливо вздохнула, увидев слёзы в глазах Гришани, вернулась к крылечку и села прямо на мокрую ступеньку, выжидающе глядя на парня. Тот примостился рядом, несчастный, не понимающий сам себя…

— Знаешь, Гриня, я только раз списала контрольную по математике, но потом… Понимаешь, переступила какую-то черту в себе, позволила то, что самой натуре противно. Вот и ты так сделал. Себя уронил…. Я никогда не списывала больше. Девчонки смеются, а я как вспомню то своё состояние — мороз по коже. Ох, Гришаня, что ты наделал, — Лизонька легонько положила голову на плечо Ломникова, вздохнула. Такой нетронутой чистотой и детской доверчивостью повеяло от этого движения, что Гриша замер, даже в горле у него запершило. Хотел он сказать что-то проникновенное, но вдруг застыдился самого себя и, закашлявшись, промолчал. Лизонька всё поняла, наглухо застегнула куртку, встала, позвала буднично:

— Пойдём печь растапливать, — и, сосредоточенно обходя лужи, не глядя на шмыгающего носом Григория, отправилась на кухню.

Всё для Гриши в это утро было совсем не так, как он ожидал. Никто почему-то не высказывал ему своего пренебрежения, и потому мутная тоска и раскаяние затопили душу бедного парня.