Над «пугачевскими» страницами Пушкина - Реджинальд Васильевич Овчинников

Касаясь событий в Нижне-Озерной крепости накануне приступа к ней войска восставших, рассказчик поведал Пушкину о том, что «Пугачева пошли казаки встречать за 10 верст. Харлов (хмельной) остался с малым числом гарнизонных солдат» (IX, 495). Эти данные вошли в «Историю Пугачева»: «Казаки его изменили и ушли к Пугачеву. Харлов остался с малым числом престарелых солдат» (IX, 18). В тексте «Истории» не учтено, однако, свидетельство современника о том, что Харлов был в тот день «хмельной». Мотив изъятия этого свидетельства приведен Пушкиным в «Замечаниях о бунте», посланных к Николаю I в качестве приложения к напечатанной «Истории Пугачева»: «Бедный Харлов, накануне взятия крепости, был пьян; но я не решился того сказать, из уважения его храбрости и прекрасной смерти» (IX, 371). Но и отказавшись от включения этого свидетельства о Харлове в книгу, Пушкин ни в коей мере не сомневался в истинности показания своего собеседника{237}.

Состояние Харлова накануне приступа повстанцев к крепости выразительно передает подлинный его рапорт, посланный к бригадиру X. X. Билову в половине 12-го часа ночи 25 сентября 1773 г. Харлов сообщал, что посланными им лазутчиками захвачены три пугачевца, один из которых показал при допросе, что повстанцами «Рассыпная крепость взята[51] и комендант Беловский убит, а посланную отсель роту[52] также взяли, и все то их войско находится от Озерной крепости в семи верстах». Рапорт заканчивался словами: «Я за непоспешением ко мне сикурса[53] в крайней опасности нахожусь, о чем от меня чрез нарочно послано[54] уже дано знать, что тот неприятель от Разсыпной крепости сюда следует и, уповаю, что неприятель сюда может вскорости прибыть»{238}. Рапорт написан писарем, а подписан Харловым, причем подпись его выведена дрожащей рукой, и трудно сказать, то ли Харлов был нетверд в грамоте и худо писал, то ли взволнован опасностью, то ли действительно был во хмелю. Пушкину был известен рапорт Харлова по кратким его изложениям, приведенным в журнале Оренбургской губернской канцелярии (IX, 514) и в «Хронике» П. И. Рычкова (IX, 214), но они не сообщили ряд существенных фактов и лишены были тех эмоциональных красок, которые присущи оригиналу рапорта.

Рассказывая о событиях 25 сентября, собеседник Пушкина припомнил еще один эпизод с Харловым: «Он с вечеру начал палить из пушек. — Билов услышал пальбу из Чесноковки (15 в.) и воротился, полагая, что Пугачев уже крепость взял» (IX, 495). Рассказ этот использован в «Истории Пугачева», где объяснен и мотив действия Харлова: «Ночью на 26 сентября вздумал он, для их (солдат. — Р. О.) ободрения, палить из двух своих пушек и сии-то выстрелы испугали Билова и заставили его отступить» (IX, 18)[55].

Карательный отряд бригадира Билова был сформирован 23–24 сентября в Оренбурге; в состав отряда вошли 200 армейских и гарнизонных солдат с офицерами, 150 оренбургских казаков и 60 конных калмыков; Билову была выделена 6-орудийная батарея с канонирами. Отправляя Билова на защиту прияицких крепостей и для разгрома Пугачева, губернатор Рейнсдорп выражал надежду «на достоинство и мужество» бригадира и на то, что он использует все способы, чтобы с повстанцами — «с сими злодеями так поступить, как с неприятелями»{239}. Утром 25 сентября Билов вступил в Татищеву крепость, а в полдень направился к Нижне-Озерной и на полпути к ней, достигнув к вечеру Чесноковского форпоста, остановился на короткий привал. Здесь-то он получил от нарочно посланного казака сообщение Харлова о том, что «неприятель в трех тысячах[56] покинул Рассыпную и следует к Озерной». Это известие заставило Билова отменить дальнейший поход к Нижне-Озерной, и он «принужденным себя нашел возвратитца в Татищеву крепость». Свое отступление он объяснял соображениями военной тактики: отход в Татищеву необходим, «чтоб неприятель не мог меня в степе окружить и остановить, чтоб, верно, и было. А х тому ж позади меня крепости ослаблены людьми. Да и к тому ж он (неприятель. — Р. О.) столько наших имеет в полону, сколько моя команда сильна, то я азартовать людей не осмелился, чтобы вовсея всех, по ево великолюдству, не потерять, да и последния крепости оборонить некому бы было». Рапорт этот, посланный утром 26 сентября из Татищевой крепости к Рейнсдорпу, Билов заключил просьбой прислать новую команду «во множественном числе, чтоб соответствовала» силам Пугачева, и «чтоб он еще более не усилился и в губернии страхов не наделал»{240}. В ответ на это Рейнсдорп в тот же день приказал послать к Билову ордер «с выговором, учиненным за то, что он, будучи близь Озерной крепости, возвратился в Татищеву, и велено ему с командой немедленно следовать к той Озерной крепости и далее»{241}.

Пушкин знал рапорт Билова и ордер Рейнсдорпа по их кратким изложениям в журнале Оренбургской губернской канцелярии (IX, 513–514) и в «Хронике» Рычкова (IX, 214). В библиотеке поэта хранится книга «Записки о жизни и службе А. И. Бибикова», где сообщается: «Вскоре выступил бригадир Билов из оной (Татищевой крепости. — Р. О.) навстречу злодею, но неизвестно от чего опять в крепость возвратился»{242}. Слова «но неизвестно от чего опять в крепость возвратился» Пушкин подчеркнул, а на поле сбоку написал, отчего именно так поступил Билов: «от трусости»{243}. В «Замечаниях о бунте» Пушкин отнес Билова к числу тех военачальников из немцев, «которые были в бригадирских и генеральских чинах, действовали слабо, робко, без усердия» (IX, 375).

Собеседник из Нижне-Озерной рассказал Пушкину о сцене, происшедшей в стане Пугачева перед штурмом крепости: «Поутру Пугачев пришел. Казак стал остерегать его. — Ваше царское величество, не подъезжайте, неравно из пушки убьют. — Старый ты человек, отвечал ему Пугачев, разве на царей льются пушки?» (IX, 495). Частный, казалось бы, эпизод, случайный разговор рядового повстанца с предводителем восстания, но он отражал отношение народа к «царю-избавителю», наивную веру в истинность новоявленного «императора Петра Федоровича». Характерна и позиция Пугачева, который всегда умело поддерживал легенду о «царском» своем происхождении, а в данном случае продемонстрировал это опасным молодечеством перед жерлами неприятельских пушек. Пушкин почти дословно привел этот эпизод в «Истории Пугачева»: «Утром Пугачев показался перед крепостию. Он ехал впереди своего войска. «Берегись, государь», сказал ему старый казак, «неравно из пушки убьют». — «Старый ты человек», отвечал самозванец: «разве пушки льются на царей?» (IX, 18). Исследователи рассматривают это предание как характерный эпизод чисто народного, фольклорного стиля и как счастливую находку Пушкина{244}. Необходимо заметить, что предание это