Бегущая под дождем - Анатолий Чупринский

Чуприн вздрогнул, медленно повернувшись, взял ее за плечи, слегка встряхнул и поставил в строго вертикальное положение.

— Мочалка на полке. Мыло там же. Потом вот… — кивнул он в сторону вешалки, — наденешь мою байковую рубашку. Она чистая и очень теплая, — хмуро добавил он.

— Не сомневаюсь, — поддержала его Надя.

— Я пошел. Запрись на крючок. Мало ли…

— Действительно! — согласилась Надя. — Вдруг какой злой разбойник Бармалей вломится без стука. Или соседка.

— Ладно. Давай! — вполголоса закончил Леонид.

И он решительно вышел из ванной. И плотно прикрыл за собой дверь.

Надя вернулась в комнату через полчаса. Чуприн лежал под одеялом и при резким свете настольной лампы, повернутой от стола к изголовью тахты, сосредоточенно читал объемистую книгу. Что-то о древнем Египте.

— Ложись! И спи! — не поднимая головы, приказал он.

У противоположной стены уже стояла аккуратно застеленная, с матрасом, простыней, подушкой и байковым одеялом, (все как в лучших домах!), раскладушка.

Надя бесшумно на цыпочках подошла к раскладушке, так же бесшумно, (ни одна пружинка не скрипнула!), юркнула под одеяло.

За окном по-прежнему лил унылый дождь. На всю ночь затеялся, не иначе.

— Поговорим о чем-нибудь? — спросила она через некоторое время.

— Закрой глаза и спи!

— Нам воспитательница на ночь всегда сказки рассказывала, — нейтральным тоном сказала Надя.

— Какая еще воспитательница?

— Я одно время проживала в заграничном пансионе, — вздохнула Надя. — Для детей дипломатических работников. Там воспитательница была.

Леонид ничего не ответил. Только резко перевернул очередную страницу. Но читать в подобной обстановке он не мог. Не мог сосредоточиться. Потому уже через минуту отложил книгу и, протянув руку к настольной лампе, щелкнул выключателем.

— Спокойной ночи! — сказал он уже в полной темноте.

— Не уверена! — нагло ответила Надя.

Чуприн уже начал задремывать, когда почувствовал, (именно, почувствовал! В темноте ни черта видно не было! И он пропустил момент, когда Надя бесшумно поднялась с раскладушки и присела на край его кровати!), что она совсем рядом.

Он услышал только ее прерывистое дыхание. И шепот:

— Леня! Ты не спишь? Мне холодно! Согрей меня, пожалуйста!

Леонид Чуприн не был «железным Феликсом». Любой на его месте поступил бы точно так. Он чуть отодвинулся к стене. И она мгновенно оказалась у него под одеялом. И мгновенно начала осыпать его лицо неумелыми короткими поцелуями.

— Я о тебе мечтала всю жизнь! Ты — мой мужчина!

«Будь все проклято!» — подумал Чуприн. И больше он ни о чем подумать не успел.

Ох, как жалобно скрипела всеми пружинами и стонала на разные голоса тонкими брусками перекладин старенькая тахта! И в страшном сне не могла она, смастеренная и собранная умелыми руками бригады № 2 на мебельной фабрике № 3 в 1978 году от Рождества Христова, представить, что в конце ее многотрудной, полной переездов и бестолковых перестановок, жизни ей предстоит еще подобное нелегкое испытание. На ее месте любой бы кожаный массивный диван представительского типа не выдержал бы, дрогнул. И рассыпался бы на части. А она стойко терпела.

Скрипела, трещала и жалобно взвизгивала. И в этих звуках лейтмотивом звучала только одна мольба: «Не мучайте меня, изверги! Я не могу больше!». Если бы она умела, то заорала бы во всю мощь пронзительным голосом примадонны российской эстрады Аллы Пугачевой, «Эй вы, там-м, наверху! Я больше не могу терпеть!!!». Но само собой разговаривать бедная тахта не умела. Тем более кричать голосом Пугачевой. Оставалось одно. Терпеть и ждать. Когда это сумасшествие закончится.

Но этим двоим, голым и бесстыдным в своей страсти, было абсолютно наплевать на все мольбы, просьбы и увещевания какого-то там неодушевленного предмета. Они были заняты исключительно друг другом. Точнее, их вовсе не было в этой тесной комнатушке. В эти мгновения они, то взлетали высоко-высоко, над горными кряжами и зелеными долинами, то в следующий миг летели в черную пропасть. Чтоб еще через миг опять взлететь на недосягаемые высоты. Туда, туда, выше облаков, выше самого неба!

Все кончается в этой жизни. Даже безумные порывы внезапной страсти.

Чуприн лежал на спине и согнутой в локте рукой закрывал лицо. Он ощущал себя полнейшим ничтожеством.

«Подлая тварь! Ведь ты догадывался, подозревал, что она еще девочка! Совсем ребенок! Подлая эгоистическая тварь!».

В комнате было совсем темно. Только по потолку в отблесках света из окон соседнего дома напротив едва заметно шевелились причудливые тени от ветвей деревьев.

— Я люблю тебя! С первого взгляда! А ты?

Леонид Чуприн молчал.

— Я так счастлива…

А под утро случилось самое невероятное, удивительное…

Надя, сидя на скамейке во дворе районной поликлиникой, рассеянно улыбнулась и продолжала перебирать в памяти все подробности той ночи.

Она вспомнила, как внезапно среди ночи проснулась и сильно испугалась. Во-первых, не сразу сообразила, где находится. Во-вторых, на тахте она лежала в полном одиночестве. Чуприна рядом не было и в помине.

И только когда услышала скрип стула и его глухое покашливание за столом, почему-то сразу успокоилась. Осторожно приподнялась на локте и, подперев голову кулачком, с изумлением и восторгом смотрела на него сонными, широко распахнутыми глазами.

Чуприн сидел за столом и как одержимый стенографист наносил на лист бумаги строку за строкой. Иногда бормотал что-то про себя и злорадно усмехался. Он явно ничего не видел. И ничего не слышал. Он был где-то в другом измерении.

Потом Надя опять уснула. А когда проснулась, было уже ясное солнечное утро. И она подумала, что все насчет ночного бдения Чуприна на столом ей просто приснилось.

Теперь, сидя на скамейке во дворе районной поликлиники, Надя ясно осознала. Ей ничего не снилось ту ночь. Все это было наяву. Наявее не бывает.

— Я запрещаю!!!

Надя никогда еще не видела ЛорВасю Гонзалес такой взволнованной и агрессивной.

— Ты меня слышишь!? Запрещаю покидать территорию нашего дома!

Гонзалес никогда не произносила вслух слово «детдом». Исключительно, наш дом. В редких официальных случаях, «Журавлик».

Надя сидела на стуле в кабинете директрис закинув ногу на ногу, и весело улыбалась. Гонзалес по инерции произносила какие-то гневные и, наверняка, справедливые слова, но внутри нее просто пульсировало огромное изумление перед этой девчонкой. Надя, рыжая Надя, ее любимица и лучшая воспитанница, самая примерная и дисциплинированная, прошлявшись неизвестно где, как мартовская кошка, несколько суток, теперь сидела перед ее столом и весело, беззаботно улыбалась.