Обещание любви - Карен Рэнни

Чтобы понять все это, надо было оказаться среди них, собственными глазами увидеть, как они принимают все обрушившиеся на них беды и никогда не склоняются под их тяжестью.

Джудит не знала, сумеет ли когда-нибудь понять этих людей. Вряд ли она сможет стать такой же сильной, жизнерадостной и упрямой. Даже сейчас, когда она всей душой стремилась как-то помочь клану, на нее смотрели с подозрением.

– Я знаю, что вы пришли сюда, чтобы научиться прясть, а те, кто уже умеет, – узнать что-то новое. Я с радостью поделюсь с вами всем, что знаю. Среди вас есть такие, кто работал на этой прялке? Судя по виду, ею пользовались изрядно. – Джудит сурово посмотрела на прялку, словно она была виновата в своем теперешнем состоянии.

Вверх взметнулась натруженная рука, Джудит вытянулась вперед, чтобы увидеть, кто ее поднял.

– Я умею работать за этой прялкой, – проговорила Гризелла, и Джудит едва не застонала вслух, когда женщина встала.

На вид ей было не менее девяноста лет, возраст сгорбил ее, однако походка, несмотря на немощную наружность, оставалась твердой. Старуха медленно прошла по проходу между скамейками и остановилась перед старой прялкой. Большие узловатые пальцы ласково погладили дерево, нетерпеливо натянули старые, почти истлевшие нити, оставшиеся на изящно вырезанных зубьях. Несмотря на почтенный возраст, руки Гризеллы сохранили прежнюю ловкость.

– Она и двадцать-то лет назад работала еле-еле, не думаю, чтобы за это время что-нибудь изменилось, – проговорила Гризелла скрипучим недовольным голосом. – Давно надо было сжечь ее, но в жизни почему-то всегда получается наоборот: хорошие уходят первыми, а никудышные цепляются за жизнь.

Женщины робко рассмеялись, вместе с ними улыбнулась и Джудит.

Время летело, рассвет сменялся закатом, дневной свет внезапно исчезал, растворяясь в сумерках. День за днем Гризелла учила женщин хитростям прядильного дела на старой прялке, а Джудит направляла их неумелые пальцы и хвалила даже за самые незначительные успехи.

В хижине, где пряли шерсть, всегда было тепло, порой даже душно. Воздух был полон мелких шерстяных волокон, но оживленный незатейливый разговор помогал в работе женщинам, которые знали друг друга всю жизнь, вместе делили радость и горе. Обстановка в хижине всегда была спокойной и приветливой, женщины работали с удовольствием.

Джудит просыпалась по утрам, предвкушая удовольствие от предстоящего дня. Наконец через две недели, в пятницу, первая партия шерсти была переработана. Нить получилась неровная, вся в узлах, но, главное, получилась. Женщины очень гордились своим достижением.

– По-моему, это дело надо отметить, – проговорила Сара, доставая бутыль с элем и передавая Джудит. – Я сама его делала, лучшего не найти.

Эль оказался на удивление сладким. Вкус бренди навевал слишком много воспоминаний, поэтому Джудит не переносила его. Вино она не любила за терпкость. Вересковый эль не был похож ни на бренди, ни на вино. Она отпила несколько глотков.

Только когда Джудит начала не переставая хихикать и ничего не могла с собой поделать, она поняла, что эль очень крепок. Она зажала рот ладонью и широко раскрытыми глазами посмотрела на женщин, которые почему-то начали раскачиваться и странно раздваиваться, хотя по-прежнему сидели на своих местах. Вскоре вся комната наполнилась двойняшками.

Ее подхватили сильные мужские руки, это был Маклеод. Он что-то бормотал про англичан, которые не умеют пить, но для Джудит вдруг все потеряло значение, разве это не замечательно?

Ей очень понравилась дорога назад в Тайнан, когда она свернулась клубочком на груди у Алисдера. А как замечательно они поднимались по лестнице! Как приятно было прижиматься к груди Алисдера и обнимать его за шею! От него веяло полем, солнечным светом и почему-то вереском.

Или вереском пахнет от нее самой?

Голова Джудит легла на руку Алисдера. Джудит несколько раз глубоко вздохнула. Почему от одних мужчин всегда так отвратительно пахнет, а от других – никогда, хотя, казалось бы, должно? Она потерлась головой о руку Алисдера и услышала престранный звук, похожий на раскаты грома.

Джудит приподняла голову, осмотрелась по сторонам и затем решила, что безопаснее держать голову ровно. Тогда и головокружение становилось не таким сильным и желудок немного успокаивался. Ей очень нравилось, что Маклеод такой сильный, не пыхтит и не раздражается. Она хихикнула. Он что-то сказал, она взглянула на него, чуть приоткрыв глаза, но так и не разобрала ни слова.

Как он красив, с гривой черных волос, золотисто-карими глазами и темным от загара лицом! А его губы. Такие наверняка перецеловали тысячу женщин.

Джудит очень захотелось дотронуться до его губ, но сначала она промахнулась. Во второй раз ей повезло больше, она быстро коснулась пальцами его губ. Они оказались мягкими, похожими на бархат или гусиное брюшко. Она счастливо вздохнула.

Алисдер открыл дверь к ней в комнату и осторожно поставил Джудит на пол. Она держалась на ногах только благодаря тому, что намертво вцепилась в его рубашку, не замечая, что при этом крепко зажала в руке и часть волос на его груди. Алисдер поморщился, но руку Джудит не убрал.

Ему понравилось, что его жена-англичанка оказалась такой веселой и общительной в легком подпитии. А ведь вполне могла оказаться плаксивой, или, еще хуже, вредной и скандальной. Она совершенно не соображала, что делает, и это придавало пикантность его действиям, когда он осторожно опустил ее на кровать. Джудит хотела что-то сказать, но слова не приходили на ум, в голове все перепуталось, да и комната вдруг закружилась и потемнела.

Алисдер снял с Джудит башмаки. Она хорошо повеселилась, его жена-англичанка. Две недели он наблюдал, как она поднималась с рассветом и возвращалась затемно, устало поднимаясь по лестнице, и за все время ни разу не пожаловалась.

Сегодня он видел, какой веселой и счастливой она была с женщинами. Сейчас она ничего не соображала, рот у нее приоткрылся, лицо раскраснелось от выпитого. Утром она возненавидит себя, а жаль. Алисдер от души смеялся над ее выходками, она была так не похожа на обычную Джудит!

Он не стал говорить ей, что восхищен ее усилиями.

Однако, когда проходил мимо хижины, где женщины пряли, именно ее смех остановил его. Он звучал нежно, подобно серебряному колокольчику. Алисдер впервые слышал такой смех. И если потребовалась бутыль эля, чтобы превратить жену-англичанку в милую шотландскую девушку, он с готовностью будет варить бочку каждый день.

Он не стал раздевать ее, только укрыл полотняной простыней и тонким одеялом. Этот полный нежности жест не предназначался для посторонних глаз.