Северный Удел - Андрей Кокоулин

— Стой!

— Именем государя-императора!

Пыль вздымалась из-под сапог. Пыхали выстрелы.

Морг отдалился. Слева, в прозрачном осиннике, открылось кладбище с поминальным приходом. Справа впереди на взгорке скособочился полуразвалившийся домишко.

Голем, проломив хлипкую ограду, тяжело двинулся туда, потоптал чахлый огород, каменная голова его завиднелась над низкой крышей.

— Уходят!

Сбоку от меня возник Тимаков.

Оскаленный, грязный, в порванном мундире. На ходу он пытался расстегнуться, но пальцы соскальзывали с пуговиц.

— Вижу, — мрачно сказал я.

— Да что ж ты!.. — Раздался треск. Тимаков с отвращением выдрался из мундира. — Голем же долго не живет, так?

— Да он, похоже, уже.

Я кивнул на неподвижную големовскую голову.

— И что? — приостановился Тимаков.

— И все, — сказал я.

Подтверждая мои слова, от развалюхи донеслось ржание. Полицейская цепь дрогнула, распадаясь. Отдельные городовые, у кого сил было побольше, рванули по взгорку вверх. За ними устремилась пехота. Но и я, и Тимаков видели, что это бесполезно — темно-зеленые фигурки не успевали, а уж серые — и подавно. Сорок шагов, тридцать…

Пехотный поручик и вовсе махнул рукой.

Мне то ли показалось, то ли действительно у избы мелькнул угол пролетки, издевательски блеснул металлом на солнце.

Мы пошли тише.

Тимаков, кривясь, осмотрел револьвер, потом спрятал его в кобуру.

— Как думаете, — спросил я его, — куда они сейчас покатят?

— С трупом-то? — он, щурясь, глянул на небо. — А куда угодно. Могут в Гуляй-ряды, могут на Жирновку. Могут вообще к Городскому Собранию, там экипажей много, чтоб затеряться…

Нас с одышливыми всхлипами догнал Сатанеев.

— Что, ушли?

В его руке был платок, он вытирал им потную шею.

— Наверняка, господин обер-полицмейстер, — сказал Тимаков.

Вместе мы поднялись к развалюхе. Картофельная мелочь скрипела под подошвами.

За избой обнаружились груда из бревен, квадрат вытоптанной земли и, чуть в стороне, косой навес когда-то на четырех, а сейчас на трех столбах.

Голем серой глыбой стыл у провалившегося крыльца. Полицейские, взяв на прицелы, охватили его полукругом.

— Всем отойти! — скомандовал я, одновременно придержав Сагадеева за полу кителя.

— Что такое? — развернулся обер-полицмейстер.

— Сейчас…

Городовые, оглядываясь на меня, отступили. Кто-то покашливал, кто-то ворчал. Далеко звенел колокольчик пожарной кареты.

— Тихо! — крикнул я.

Все замолчали.

В тишине, наполненной жужжанием мошкары, отчетливо слышались идущие от голема потрескивания.

— Что это? — севшим голосом спросил Сагадеев.

— Возможно, сюрприз, — я подвинул попавшегося некстати на пути полицейского.

Голем, как мне казалось, ощутимо просел. Серый камень посветлел. Фигура словно оплыла. Бугор головы провис.

— Господин капитан, — позвал я Тимакова.

По широкой дуге мы с ним двинулись вокруг созданного чужой кровью существа. Майтус засеменил следом.

Мощное плечо. Ладонь с грубыми огрызками пальцев — ниже колена. Прозекторский стол с отметинами пуль и бухтой пеньковой веревки отвален к бревенчатой стене. Трещина на бедре. Еще одна — на предплечье. Веревка с доской свисает с шеи.

Тимаков прищурился.

— Трещины видите?

— Да, — ответил я.

— Он мертв?

— Распадается.

Грудь голема рассекала глубокая борозда. На наших глазах она, треснув, продлилась через живот к ноге. Змейки разрушения разбежались по всему телу.

Голем, словно вздохнув, осел еще больше.

— Можете посмотреть на кровь? — спросил я Тимакова.

— Попробую, — кивнул капитан.

Я присел на корточки, рассматривая свежий отпечаток, оставленный колесом пролетки. Четкий, вдавленный след. Да, ушли «козыри». Где-то теперь труп? Прикопают, пожалуй, к какому-нибудь кладбищу. Или и вовсе в лесу.

А ведь такая нить была!

Красть мертвого Лобацкого имело смысл только в том случае, если он был напрямую связан с одним из заговорщиков.

— Осторожнее, — бормотнул самому себе Тимаков.

Отряхивая ладонь, я поднял голову.

Марево повисло над големом, словно над разогретым полем. Плечи его почернели, растрескиваясь, он подался вперед.

— Ложись!

Я успел упасть сам и подбил под колени Тимакова. Сверху меня накрыл испуганно всхрипнувший Майтус.

Прежде чем голем разлетелся на осколки, из-под Майтусовой руки я увидел удивленно уставившегося на меня полицейского.

В его взгляде читалось: «О, повалились господа хорошие».

Взрыв, визг и грохот смели его, впечатали в столб навеса. Зеленый мундир залило красным. Град из каменной крошки защелкал по крыше, по земле, по людям.

Что-то брякнуло, кто-то сквозь зубы разразился матюками.

— Ах ты ж, кровь моя… — откуда-то сбоку донесся голос обер-полицмейстера.

Майтус тяжело сполз, потом помог мне подняться.

Я чуть не наступил на мертвеца с иссеченным будто дробью лицом. Вокруг медленно приходили в себя городовые. Один, улегшись на бревна животом, протяжно блевал.

От голема осталась лишь горка камней.

Стена дома была вся сплошь в отметинах, навес зиял дырами и неизвестно как еще держался.

Оглядевшись, я признался себе, что был беспечным идиотом.

Недостаток высших фамилий — тебе очень редко встречаются равные противники. Даже в ассамейских землях, где у пустынных шеншеров доблестью является добыть имперского офицера высокой крови, я не чувствовал себя в большой опасности. Так, тревожно щекотало грудь во время разъездов, и только.

Но здесь…

Враг жесток и враг идет к своей цели по трупам. Следующим трупом могу быть и я.

От такой простой мысли я вздрогнул.

— Лихо как оно… — Тимаков встал рядом со мной, весь в мелкой пыли. — Не думал, что с големом так можно.

Майтус в несколько взмахов ладонью отряхнул его расползающуюся по рукаву сорочку. Впрочем, только испачкал.

Городовые сносили мертвых товарищей в тень. Сагадеев, пошатываясь, командовал.

Если считать, что к моргу были стянуты до двух третей полицейских сил управы, то потери были катастрофическими.

— Это и есть ваш сюрприз?

У злого и растерянного обер-полицмейстера кровоточило ухо и он зажимал его рукой.

— Взрыва я не предполагал, — сказал я.

— Они тоже, — кивнув на трупы, бросил Сагадеев.

— Надо бы кого-нибудь послать за помощью… — предложил Тимаков.

— Уже, — отмахнулся обер-полицмейстер влажно-красной ладонью и вновь прижал ее к уху.

К нему мягкими шагами подступил пехотный поручик.