Северный Удел - Андрей Кокоулин

— Судя по наглости, «козырные». Причем не всякая шушера. Ловленные. Сидевшие. Матерые. Видимо, большой куш обещан, иначе…

Я покосился на Подгайного. Обер-полицмейстер, уловив взгляд, умолк. Не стоило, понятно, распостранятся о наших неприятностях при случайных людях. Тимаков почесал нос.

— Ладно, что требуется от меня?

— Пока ничего, — сказал я.

— Ну, я тогда щелочку между досками найду, погляжу.

Тимаков крутнулся на пятках и в два мягких движения перетек к забору. Подгайный и тот вывернул шею.

— Итак…

Я уколол палец иглой, возвращая к себе внимание надзирателя.

Сагадеев отвернулся к лесу, обмахнул с сапога прилипший лист. Кровь у него, видимо, вызывала неприятие.

Тогда, конечно, ясно, с чего он не любит ею пользоваться.

Подгайный смотрел, как я приближаю палец к его лицу. Глаза у него съехались к переносице. Он чуть сжал губы и едва заметно дернулся, когда точка над его бровями украсилась моим смазанным отпечатком.

У ассамейских соседей — инданнов — такие отметины означают, что этот человек следует пути Бога-Солнца. Под страхом божественного гнева его нельзя трогать, ему нельзя мешать, а под ноги ему следует бросать лепестки роз.

Странная фантазия.

Когда-то — уж не тысячелетие ли назад? — великие фамилии воевали инданнов и, что немудрено, оставили след в их верованиях.

Но розы?

— Теперь… — я тронул Подгайного за плечо. — Как ваше имя?

— Симеон.

— Вот что, Симеон. Я сейчас сплету вашу кровь со своей, попытайтесь побороть внутреннее сопротивление. Мне не хочется тратить силы еще и на вас.

Надзиратель кивнул.

— И лучше закройте глаза, — сказал я. — Может мутить. Если вам будет казаться, что вы слабеете, потерпите. Я освобожу вас, когда увижу, что наступил момент. И еще, — я пересел к нему, локоть к локтю, — не старайтесь мне помогать, просто следуйте кровью. Ну, вдох…

Подгайный стесненно вдохнул. Я подстроился под его дыхание.

— Выдох…

Реальность расщепилась.

Блеклое небо, белесая пустота, здание морга, дорога и лопухи. Развернувшийся Сагадеев, полицейские, затаившиеся у забора, Тимаков и чуть осевший, напряженный здоровяк Подгайный — все, словно сквозь толщу речной воды, колеблются под невидимыми волнами.

А вторым слоем — жилки, жилки, жилки.

Серые, розово-золотистые, зеленоватые, синие, бледные и яркие, с переливами и без.

Сплетенные, распустившиеся диковинными деревьями, они обозначали людей.

Сжавшиеся, вялые ниточки — Сагадеев. Спокойные, широко объявшие воздух — Тимаков. Будто языки пламени — городовые.

Подгайный был похож на светло-зеленый округлый куст, с вкраплениями оранжевого и перламутрового.

Красно-белый я потянулся к нему, обвил, чувствуя легкое, но сдерживаемое сопротивление, мгновение — и мы вместе выстрелили в направлении морга.

Сквозь забор.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Подгайный держался, струил жилки, отдавая мне часть своей силы.

Там, в реальности, он сгорбился и выкатил вперед плечи.

Двадцать, двадцать пять шагов, плюс десять-пятнадцать внутри морга. Почти предельная моя дальность.

Мелькнули лопухи. Прорезались серые жилки замерших на углу полицейских. У фельдфебеля — со слабым бордо.

Бойницы окон.

— Господин обер-полицмейстер, — попросил я Сагадеева, — предложите им сдаться. Мне нужно, чтобы они отвлеклись.

— Это можно.

Сагадеев подобрался.

Его голос зазвенел, но я почти сразу перестал его слышать, отодвинул на периферию, фиксируя только отдельные слова. Мы… не гарантируем… лучше…

Дверь!

Мой план был прост. Подчинить своей крови всякого, кто встретится на пути. Если получится, вывести «козырных» из морга и уронить уродов в лопухи. В крайнем случае, обездвижить в помещении.

В совсем крайнем случае, если достать всех не получится, поймать хотя бы одного.

В моем распоряжении было минуты три-четыре, Подгайный больше не вытянет, не тренирован на тандем.

Я — кровью — замер у косяка. Где-то тут памятный, в простыне…

Он здесь и был. Задвинутый пулей, разорвавшей плечо, чуть глубже. Как и думалось, труп. То есть, изначально труп.

Его выставили нарочно.

Жилки остаточные, не жилки уже, а, скорее, паутина, серая, низшая кровь, дня два со смерти. Крупный, со вздувшимся животом мертвец.

Не поленились, дотащили вот, стреляйте, господа.

Вдох-выдох. Подгайный потемнел лицом. Предлагаю… без оружия…

А это уже Сагадеев.

Вниз. Над коротким каменным пролетом в три ступеньки.

Серая стена. Свет из окон. Опрокинутый стол. По полу рассыпаны бумаги какой-то учетной книги.

Первый из «козырных» (мимоходом я подивился прозорливости Сагадеева) сидит в простенке со вздернутым к плечу револьвером. Блондин с богемным, утонченным лицом. На щеке — крупный порез от стекла. Уже запекшийся.

Пиджак, синяя косоворотка, штаны, заправленные в короткие сапожки.

Я мягкими жилками нависаю над ним, где-то сзади и рядом тяжело клонится еще больше вперед Подгайный.

Вдох-выдох.

Вспыхивает стрельба. Блондин не глядя просовывает руку с револьвером, рука дергается дважды.

Сбоку от него, оседлав стул, спокойно смотрит во второе окно смуглый, цыганистого вида «козырь» в цветастой жилетке, в рубашке с выточкой по вороту. Блестит золотыми зубами, приоткрывая рот.

Жалко, кровью не расслышать, что он говорит.

Видимо, комментирует ситуацию. Или советует целиться лучше. И его совсем не волнует полицейская осада.

Из сапога у него торчит плетка, пальцы — в дешевых перстнях.

Больше в помещении никого нет. Широкие двери, ведущие в саму покойницкую и больничный коридор, приоткрыты. За ними — полоса темноты.

Но мне пока туда, в темноту, и не надо.

Я скручиваю жилки в петельки и крючки. Светло-зеленые. Красно-белые. Намечаю точки захвата: сердце-плечи-бедра.

Сейчас вы у меня, родные, один за одним, даже не соображая, что делаете, пойдете на голос Сагадеева.

«Спираль Эрома» почти упирается блондину в грудь.

Я раскручиваю ее-себя, сначала медленно, затем быстрее, едва касаясь, настраиваясь. Чтобы наверняка. Ну-ка!

Бом-м-м!

«Спираль» от удара о чужие жилки неожиданно сминается, будто бумага в кулаке, ее разрывает на лепестки, раскидывает, размалывает о стены и потолок.

Бом-м-м!

Где низ, где верх? Я тяжело помотал головой. Это что? Это как? Это с чего вдруг низший…

Коротко вздрогнул Подгайный.

Я ухватился за его предплечье. Сжал. И одновременно принялся вязать-сшивать жилки в морге по новой. Очень интересно. Очень. Сдохнуть можно…