Северный Удел - Андрей Кокоулин

А там, если в лесу фургон или пролетка какая оставлены, уйдут «козыри». И не перехватить будет.

Я подполз к воротам.

Голем медленно шел от угла морга к дверям. Метра два с половиной в высоту. Широкая грудь, толстые слоновьи ноги, длинные руки ниже колен. Красные угли глаз. Камень обтесан грубо, неряшливо, только чтобы придать сходство с человеческой фигурой.

Сколько же крови в него вбухано, чтобы оживить?

— Господин!

Майтус упал рядом со мной.

Вместе мы смотрели, как пятятся от морга зеленые полицейские и серые пехотные мундиры, как вскидываются винтовки, как пули высекают искры из ожившего каменного существа.

— Бастель! Вы видите?!

Обер-полицмейстер, прислонившись к забору, несколько раз выстрелил из револьвера. Было сомнительно, что он хоть раз попал.

— Вижу, — мрачно сказал я.

Голем одолел последние метры и встал в дверях.

Попытавшийся выбежать из них городовой был пойман и брошен в стену, будто легкая тряпичная кукла.

— Бастель, вы можете его убить? — наклонился Сагадеев. Красный лоб его блестел от пота, усы, завиваясь, ползли в рот. Он отфыркивался от них, выпячивая губу.

Я прислушался к себе.

Кровь звенела в ушах и отзывалась тяжело, с заметной задержкой. Тут не то что сплести атаку на голема, тут и с простым определением статуса промашка может выйти.

— Нет, — кинув взгляд на Майтуса, сказал я. — В ближайшие час-полтора — нет.

— Как некстати!

— А у вас что же — никого?

— Ах, если бы! — Обер-полицмейстер сморщился, отер лицо рукавом кителя. — К нам высокую кровь калачом не заманишь. Служить в полиции — дурной тон, видите ли. Это еще в жандармерию куда ни шло…

Из морга вновь начали стрелять.

Один из полицейских схватился за плечо, опрокинулся навзничь солдат.

— Да что ж вы, слепые дети! За забор! — закричал Сагадеев. — За забор!

До отступающих наконец дошло, что их текущее положение грозит катастрофой, и они сыпнули со двора в стороны.

Я заметил Тимакова, длинным прыжком (жив!) переметнувшегося в лопухи у дороги.

— Господин обер-полицмейстер!

Пехотный поручик с дубленым лицом подбежал к Сагадееву, неловко, качнувшись, отдал честь, присел.

— Слушаю вас.

— Мы это… Что делать-то?

Произнеся это, поручик застыл, пожирая обер-полицмейстера глазами.

— Бастель, — повернулся ко мне Сагадеев, — у вас опыт, боевой опыт, может, подскажете?

Я качнул головой.

— Мы уже ничего не успеем. С крыши можно было бы… Через больничный чердак… двух стрелков, когда выходить будут…

Я замолчал — голему у морга через двери просунули сорванную с основания столешницу, затем какую-то веревочную сбрую.

Щит и… что?

Полицейские стреляли вразнобой. Пехота — более слитно, но все равно бестолку. Пули рикошетили от каменной фигуры. Хорошо хоть «козырям» высунуться не давали.

Те и не огрызались почти.

Сколько их там осталось? Цымба, блондин, цыган, бородатый. Минус четверо, получается. А было вряд ли больше семи.

Семь как-никак число счастливое. От великих фамилий тянется…

— Поручик! — обратился я к пехотному командиру. — Сгруппируйте своих справа, у канавы. Там забор хлипкий, туда, скорее всего, и побегут.

Поручик кивнул.

— И осторожнее. Голем только на вид неповоротлив.

Поручик, уже в движении, кивнул снова.

Зазвучало отрывистое: «Самойленко! Тальм! На месте! Взвод! Перебежками! Ко мне!».

Я прищурился — из морга протиснули узкий прозекторский стол, и жестяная поверхность его отразила солнце.

Еще один щит?

Чего-то я не понимал. Сагадеев, как выяснилось, тоже.

— Бастель, — спросил он меня, — что это они?

— Николай Федорович, честно, не знаю.

Я подумал: допустим, по щиту — в каждую руку, Лобацкого — через плечо, и бегом. Вранье, что големы не бегают. Долго не живут, это правда. Но бегают — земля трясется.

Впрочем, для «козырей» это все же риск.

Отстать, пожалуй, не отстанут, а вот бить по ним будут двадцать человек. Да с разных точек. Пуля-дура ведь щель найдет.

Нет, рядом у них должен быть транспорт, рядом. В леске. За холмом. За сараюшкой какой-нибудь. Вон за забором развалюх построено. Знак дадут…

— А что Добрац ваш…

Договорить мне было не суждено.

В здании морга грохнуло. Через окна и дверной проем повалил светло-серый дым. Кто-то внутри вскрикнул.

— Бомба! — ахнул Майтус.

Дым окутал голема.

Он вроде бы сделался ниже, будто присел. В вырывающихся из морга клубах рядом с ним чудились двигающиеся тени.

Ах, Ночь Падения, ничего ведь не разобрать!

— Надо бы нам к карете… — сказал я Сагадееву. — Чувствую, сейчас побегут.

— Стреляйте! — закричал обер-полицмейстер замешкавшимся городовым. — Стреляйте без разбора!

— Так не видно, — прогудел кто-то. — Дымит.

— На это и рассчитывают!

Я вскинул «Фатр-Рашди».

«Гром заката» рыкнул сдвоенным выстрелом. Пули ушли в дым. С двух рук выпалил Майтус. Грохот нестройной револьверной стрельбы взвился к небу.

Голем появился неожиданно.

Даже для меня, вполне к этому готового.

Громадная фигура, развернувшись, шагнула не к хлипкому забору, она шагнула прямо на нас.

— В стороны!

Свалив Майтуса, я вместе с ним откатился от ворот к дороге.

Мелькнуло незнакомое испуганное лицо. Кто-то перелетел через мою голову. В метре справа погрузился в лопухи Сагадеев.

— А-а-а!

Каменная нога ударила в землю, снеся целую секцию забора вместе с кованой воротиной. Прозекторский стол рассек воздух. Только кому в него было стрелять? Некому.

Как зачарованный я смотрел на спускающиеся на грудь голема веревки, на продетую в эти веревку доску, на сидящих на ней «козырей» и спеленутый труп Лобацкого.

Они, покачиваясь, проплыли в вышине, а голем, поддев и отправив полицейскую карету вместе со смирными лошадками с дороги в кювет, тяжело зашагал прочь.

Как и ожидалось, поспешный залп пехоты не причинил ему вреда. «Козырям», думается, тоже.

Ах, как устроились! Впервые я видел голема, используемого под пассажиров.

Кто-то кричал. Ржала придавленная каретой лошадь. Из здания морга выбежал окровавленный полицейский.

Рот его раскрывался, но при этом не слышалось ни звука.

— За ним! За ним! — орал из лопухов Сагадеев. — Ах, карета! — сокрушался он. — Надо было отогнать! За ним!

Голем отмахивал метры.

Полицейские бежали следом. Майтус помог мне встать, и я заковылял вдогон поредевшей цепочке зеленых мундиров.

— Стой!

— Именем государя-императора!