Кошачий эндшпиль - Павел Андреевич Кузнецов

остановились у колонны, на верхней площадке обширной лестницы. Девочки буквально прикипели ко мне своими роскошными телами, и я отчётливо ощущал их дрожь предвкушения. Каждая секунда была испытанием, смертельной схваткой — инстинктов, разума, многолетних привычек. О, как остро было это напряжённое ожидание!.. В этих мгновениях спрессовался, сконцентрировался весь сегодняшних вечер, а возможно, и вся предыдущая жизнь, приведшая нас на ступени этого ресторана. В какой-то момент всем стало кристально ясно, что лишь разговор сможет нас несколько отрезвить, причём — разговор на сравнительно нейтральную тему.

— Кошак, мы идеальная стая. Это просто нереально, невероятно! — Викера из мудрой стальной наставницы под спудом собственных обуревающих её чувств превратилась в восторженную девчонку, еле сдерживающую эмоции. — Мы — твой разящий клинок во время десантов, а ты — наш клинок в моменты специальных операций в Полновесных колониях. Если раньше мы в таких местах… несколько буксовали… то с твоим приходом стая превратилась в по-настоящему идеальный инструмент Экспансии. Можно сказать, наш разящий клинок приобрёл обоюдную заточку…

— Приятно слышать это, кошка, — меня кольнул укол ответного чувства, большой, щемящей нежности. — Постараюсь не обмануть твоего доверия.

— Нашего доверия, Кошак, нашего. Мне нужно было через это пройти. В принципе, всё было уже понятно, когда ты вцепился в того политического, в камере… Сейчас же всё стало ещё рельефней. Знай, я никогда не отпущу тебя, мы отныне — одна семья. До конца. Только от тебя рожать буду… — вот тебе и жёсткая Триша! Не сказать, что кошка размякла, но от былой нетерпимости властной республиканки не осталось и следа. И я отчётливо видел, чувствовать, осязал — её словами говорит отнюдь не страсть. Вернее, не одна лишь страсть. Метиллия всё для себя решила, она теперь не отступится.

Время стремительно утекало, ариала хмурилась, метиллия сжимала зубы в попытке совладать с собой, но получалось у неё всё хуже. Вот ладонь девочки порхает вниз, на мою ягодицу; по-хозяйски скользит, разминает, и в конце… сильно сдавливает. Из горла пепельноволосой рвётся рык, в имплант впивается своенравный коготок ментального нажима, и мне, и без того перевозбуждённому, становится почти невозможно терпеть.

— Кошак, — тихо шепчет чертовка, почти в самое ухо. — Готовься. Я тебя сейчас немножечко… трахну. Прямо на этой колонне. Постарайся успеть включить поля, иначе… весь город увидит нашу игру.

Только Викера могла меня сейчас спасти от расплаты, однако в ответ на отчаянный взгляд лишь хищно ощерилась:

— И нечего на меня так смотреть, — разъярённой фурией зашипела наставница. — Сам виноват. Нечего было к ней на колени прикладываться и так соблазнительно мурчать! Если бы ко мне так лёг, я бы тебя прямо там разложила — удивляюсь выдержке ученицы.

— Поля, Кошак! Давай! — и девочка сильно вдавила меня в колонну, а ариала тем временем сместилась назад и вбок, чтобы прикрыть нас со стороны улицы. Было бы больше кошек, они бы попросту окружили нас, отсекая любопытные взгляды, сейчас же вся надежда оставалась на поля. Микроскопом — и по гвоздям, по гвоздям…

И именно сейчас, в момент крайнего напряжения, в коммуникаторе возник заводной голосок Сай:

— Признайся, Кошак, что твоя кошечка молодец?.. Спасла от жестокой участи быть изнасилованным прямо на ступенях ресторана, куда ты по неосторожности заглянул с этой хищницей.

Удивительно, но голос сестры вернул Тиш к реальности. Кошка, уже запустившая было руку ко мне под комбинезон, прервалась на середине движения. Сделала вдох-выдох. И резко, словно в омут нырнула, отстранилась. В следующее мгновение метиллия, стремительно развернувшись на каблуках, быстро зашагала к стоящему прямо у ступеней катеру. Я отлип от колонны. Встряхнул головой, пытаясь разогнать вязкую муть возбуждения. Удавалось с трудом. На помощь пришла Викера. Подхватила меня, шального, дезориентированного, и буквально втащила в жерло кошачьей берлоги, по недоразумению именуемой бронекатером поддержки.

Аппарат лихо вильнул, с места набирая скорость. Я её почти не ощущал, сознание всё ещё пребывало в мягком войлоке любовного безумия — да этого и не требовалось. Вообще ничего не требовалось, сёстры всё сделали сами. Тиш накинулась рассерженной кошкой, опрокинула прямо на пол. В стороны полетели ошмётки разрываемой когтями формы, бурые от тяжёлых кровяных меток — метиллия и думать забыла о щепетильности. Руки женщины тряслись, сбивая прицел. Брызнула кровь, её капельки оросили оливковую кожу метиллии. В воздухе повис совершенно лишённый человеческих интонаций, протяжный и глубокий рык — почти вой, — который быстро перетёк в стон, когда кошка добралась до главного инструмента любви, вобрала его в себя жарким, горячечным лоном.

Но и меня накрыло не на шутку. Подспудное возбуждение, согревавшее душу всё время нашего рандеву, наконец прорвалось наружу, сметая все преграды. По сильным бёдрам подруги прошлись боевые импланты, оставляя по себе тяжёлые борозды. Завершив шествие по телу любовницы, когти остановились, намертво впиваясь в беззащитную плоть, пришпиливая девочку ко мне — отпускать женщину из объятий никто не собирался. Она моя! Только моя!

Викера включилась, как всегда выбрав самый подходящий момент. Уж кто-кто, а наставница умела чувствовать такие моменты даже в состоянии изменённого желанием сознания. Едва мы с Тиш выгнулись в слитном оргазме, кошка вступила в игру. Уже без формы, обнажённая, с капельками пота, проступившими на теле от еле сдерживаемого напряжения, ариала чётким, выверенным движением устроилась у меня на лице.

Инстинкты брали своё и в отношении этой сильной, выдержанной воительницы. Гибкие тренированные пальцы впились в мои волосы, колени стиснули грудь стальными тисками — пленяя, требуя, не давая даже шанса на отказ. Бессмысленный, продиктованный жадным желанием жест лишь хлестанул возбуждением и без того сжигаемое страстью сознание. Чего в этих ударах эмоциональных плетей было больше — воздействия импланта или обычной физиологии, ответа на исполненные сексуальности жесты валькирии — понять было решительно невозможно.

Катер мерно плыл, на самой малой для городского массива скорости. Минимум поворотов, минимум резких манёвров — вот основной критерий маршрута, заданного опытной валькирией. Пару раз прогнав схему полёта, Сайна врубила автопилот. Резко рванулась из кресла, точно бабочка — из своего кокона. Подобно бабочке, каждая секунда пребывания которой в родившем её объёме грозила смертью, снижала шанс расправить прекрасные крылья — каждая упущенная на сборы секунда заставляла рыжую нервничать. Девочку переполняло любопытство, она жуть как хотела посмотреть на беснующихся сестёр. Ноздри валькирии раздувались