Быль и небыль - Тамара Григорьевна Габбе

— зовут-де в кущи райские.

Прилетел архангел Гавриил. Стучит в железные ворота.

— Выходи, Прохор-страстотерпец! Жду тебя в садах райских.

А Проньке-то и невдомек, что за Прохор-страстотерпец? И в церкви-то про такого не читано, и от дедов не слыхано… Так и не отозвался архангелу Гавриилу. Ни с чем улетел архангел.

Изумился апостол Петр.

— От веку, — говорит, — эдакого не бывало, чтобы человечья душа после смертушки божьему соизволению перечила. На то ей земная жизнь дадена. А здесь, куды назначают, туды и ступай. В рай — так в рай, в пекло — так в пекло. А путать не моги. Слетай-ка ты за ним, Михаил-архистратиг. Он матрос, военная душа, а ты божьему воинству командир. Тебя он послушает.

Опоясался мечом Михаил-архистратиг, полетел.

Подступил к воротам адовым, ударил в железо рукоятью, загремел:

— Прохор-воин, выходи! Не здесь твое место. В раю твое место.

А Пронька притаился, молчит.

«Чур меня, — думает, — лучше не пойду. Уж больно ты, батюшка, грозен».

Постоял архангел у ворот, подождал, подождал, да и полетел назад ни с чем.

Так бы и остаться Проньке в аду на веки вечные, да на тот случай проходил мимо Микола Морской.

— Эх вы, — говорит, — одно слово — блаженные! На всякую рыбу своя снасть нужна!

Взял он боцманскую дудку, стал у райских дверей и засвистал к вину.

Как услыхал это Пронька, так и кинулся наверх из кочегарки своей — из пекла то есть.

Только черти его и видели. В ноль секунд явился, куды следует.

Служба солдатская

Стоял солдат на часах.

Стоял-стоял, скучал-скучал, и захотелось ему на родине побывать.

— Хоть бы, — говорит, — черт меня туды снес.

А он и тут как тут.

— Ты, — говорит, — меня звал?

— Звал.

— А на что?

— Да вот нельзя ли мне у своих побывать, на деревне?

— Отчего нельзя? Можно. Давай душу в обмен.

— Э, нет, — говорит солдат. — Кто же раньше сроку платит? Сначала на побывке побываю, а потом и душу вон.

— Ладно. Ступай себе.

— Да как же я службу брошу? Как с часов сойду?

— А я за тебя постою.

Так и уговорились: солдат год на деревне поживет, а черт за него службу отслужит.

— Ну, скидывай! — говорит черт.

Солдат все казенное с себя скинул — и сейчас дома! Оглянуться не успел.

А черт на часах стоит. Хорошо стоит, браво — эдаким чертом. Ну, прямо не солдат, а ефрейтор!

Подходит генерал — любуется.

— Молодец! Орел!

Да вдруг и осекся.

— Это что такое? Что случилось?

А то и случилось, что все на парне по форме, а ремни — нет. Ремни как полагается носить? Крест-накрест. А они у него все на одном плече.

Черт и так и сяк — не может по-правильному надеть. Не выносит он креста на груди.

Генерал его в зубы, а после — порку. И пороли черта кажный день. Так — всем бы хорош солдат, а ремни все на одном плече.

Начальство говорит:

— Что с этим солдатом подеялось? Никуда не годится. Надо его опять в исправность привесть.

Надо, так надо! Весь год приводили черта в исправность — пороли, как сидорову козу.

Он уж насилу-насилу солдатика своего дождался.

Только завидел его — очумел от радости.

— Ну вас, — говорит, — со службой вашей солдатской! И как это вы терпите!

Скинул с себя все долой — и бежать.

И про душеньку-то купленную вовсе забыл — так она, грешная, и осталась под казенной шинелькой, под солдатскими ремнями.

Копченое яйцо

Жил на свете один молодой офицер. И пришлось ему со своей ротой стоять в глухих лесных местах. Живут, службу служат — ничего.

И вот перевелся у них русский табак — махорка, значит.

Что тут делать? Собрал он свою команду — пять молодых солдат — и говорит:

— Ну, братцы, как мы теперича без русского табаку жить будем? Надо нам как-нибудь наживать. А коли нельзя — так напишем приговор, подпишем и уйдем.

Они так и сделали. Написали приговор и все пятеро подписались.

Офицер и говорит:

— Ну, братцы, этой ночью, как можно, не спите. Соберите одежу свою и отправимся.

Вот они стали собираться, а другие солдаты спрашивают:

— Это вы на что платье свое сбираете?

— Так что надо нам это все завтра утречком к прачке снесть.

Ну к прачке, так к прачке. Их больше и не спрашивают.

И вот пробило двенадцать часов. Караульный задремал. Они вышли за ворота, поклонились на все четыре стороны и пошли себе.

Офицер этот и говорит:

— Ну, братцы, куда же мы пойдем?

Солдаты отвечают:

— Пойдемте в лес, чтобы нас никто не видал, а не то увидят, дак поймают.

Пошли лесом — сначала по тропочке, а потом и тропинка потерялась. Без дороги идут.

Шли, шли. Видят — в самой чащобе стан стоит. И стан этот весь землей оброс.

— Зайдемте, — говорят, — братцы! Отдохнем малость — поутомилися.

Зашли в стан. Разложили огонек, наварили кой-какой пищи в котелках своих и пообедали. Все бы хорошо, одно плохо: после обеда еще пуще курить охота. Снарядились они поскорей и дальше пошли.

Лес кругом густой стоит, а меж дерев — глядят — дорожка вьется.

Офицер и говорит:

— Пойдемте, братцы, по этой дорожке, посмотрим, куда она ведет.

Пошли. Идут-идут, конца-краю ей нет, дорожке этой самой.

Наконец, выходят на поляну, а поляна вся, как есть, дровами заложена — земли не видать. Ну, словно биржа какая! Стенка за стенкой.

Вот они пробираются меж поленницами и видят: в этих дровах, в самой середине, сложена печка. И пламя из этой печки так и чешет, так и бьет, а никого около нету. Прямо — диво!

Офицер глядел-глядел и говорит:

— Ну, братцы, вы как желаете, а я тут и остался. Хочу я узнать, что это за печка такая. Кто со мной?

Никого нет. Не хотят солдаты в лесу