Бомбы сброшены! - Гай Гибсон

Его профессиональная гордость была уязвлена.

«Но меня не могут отправить с фронта по такой глупой причине, как болезнь. Это очень хороший госпиталь, но я слишком долго провалялся в постели» — Чтобы не оставить у него ни малейших сомнений в том, что я хотел сказать, я добавил: «Я должен немедленно лететь обратно в свою эскадрилью».

Теперь доктор разозлился по-настоящему. Он открыл было рот, снова закрыл его и наконец взбешенный рявкнул:

«Я снимаю с себя всякую ответственность. Вы понимаете? Я больше ни за что не отвечаю!» Он помолчал немного, а потом резко добавил: «Более того, я сделаю соответствующую запись в ваших бумагах».

Я собрал свои вещи, забрал в канцелярии документы и помчался на аэродром. Там служил механик, который часто обслуживал мой самолет в эскадрилье. Единственное, что мне требовалось, — немного удачи. Самолет только что прибыл из ремонтных мастерских. Сейчас его было нужно перегнать на фронтовой аэродром в Карпово, находящийся в 10 милях от Сталинграда. Я не могу сказать, что чувствовал себя совершенно здоровым. Меня все еще шатало, словно спросонья. Однако я полагал, что причиной этому является свежий воздух, а не моя болезнь.

Ровно через 2 часа я оказался на аэродроме в Карпово, пролетев через Тацинскую, Сурвиково и Калач. Взлетная полоса была забита самолетами, в основном пикировщиками из моей эскадры, а также принадлежащими другим частям и подразделениям. Сам аэродром не позволял замаскировать самолеты, так как находился в открытой степи. Взлетная полоса имела небольшой наклон.

После приземления я выбрался из кабины, чтобы найти доску для объявлений. Одной из причуд нашего командира была привычка детально информировать подчиненных о дислокации частей и подразделений. Если бы даже я не увидел никаких других признаков того, что наша группа находится здесь, на доске объявлений я нашел бы всю необходимую информацию. Очень скоро я обнаружил помещение штаба эскадры. Он располагался в центре аэродрома в грязной дыре, выкопанной в земле, которую кое-кто из военных назвал бы блиндажом. Мне пришлось подождать, пока я смог отрапортовать командиру. Он только что вернулся из полета вместе с моим другом Краусом. Тот вошел в блиндаж, как раз когда я кончал рапорт. Краус был страшно удивлен, когда увидел меня, и у него невольно вырвалось:

«Ты бы посмотрел на себя! Твои глаза и лицо желты, словно лимон!»

Возразить на это было нечего, и я решил «солгать во спасение». Поэтому я, не смущаясь, ответил:

«Я прибыл сюда только потому, что врачи признали меня годным к строевой службе».

Это сработало. Командир посмотрел на медика, покачал головой и произнес:

«Если он годен к службе, тогда я разбираюсь в желтухе больше, чем все доктора вместе взятые. Где ваши сопроводительные документы из госпиталя?»

Это был интересный вопрос. На аэродроме в Ростове мне отчаянно были нужны документы, и я отложил справку со злополучной отметкой доктора подальше до более подходящего случая. Но времени не было, и соображать требовалось быстро, поэтому я уверенным голосом ответил:

«Я полагаю, что все документы были отправлены со специальным курьером».

В соответствии с полученным 10 дней назад обещанием я был назначен командиром своей старой эскадрильи.

Мы совершили совсем немного боевых вылетов, чтобы атаковать порт в устье Волги недалеко от Астрахани. Нашей главной задачей была атака целей в самом Сталинграде. Русские превратили его в мощную крепость. Мой командир группы сообщил последние новости. Наземный персонал группы остался тем же, все остались на своих местах — от оружейника Гётца до старшего механика Писарека. Зато в летном составе произошли неизбежные перемены, так как в ходе последних боев группа понесла потери. Однако новые экипажи, которые я обучал, были направлены в резервную эскадрилью. Жилые помещения, штаб, склады и все остальное размещалось под землей. Очень скоро я снова почувствовал себя уверенно и понял, что наконец вернулся домой. На следующий день мы совершили полет над Сталинградом. Две трети города уже были в руках немцев. Советы удерживали только одну треть, но защищали эту треть с упорством настоящих фанатиков. Сталинград был городом Сталина, а Сталин являлся богом всех этих молодых киргизов, узбеков, татар и прочих разных монголов. Они смертельной хваткой вцепились в каждый клочок земли, в каждую руину, используя в качестве прикрытия разрушенные стены и груды кирпичей. Для Сталина они были не более чем пушечным мясом, скотом, назначенным на убой. И если этот скот начинал упираться, револьверный выстрел вездесущего комиссара отправлял непослушного в землю, которую он должен был защищать. Эти азиатские марионетки всеобщего коммунизма и политические комиссары, стоящие с револьверами у них за спиной, должны были покорить Германию, а потом и весь мир. Они должны были заставить людей забыть, что коммунизм — только одна из сотен политических доктрин. Вместо этого азиаты намеревались превратить сначала нас, а потом и все остальные народы в бессловесных рабов нового божества. И потому Сталинград должен был превратиться в Вифлеем нового мира, над которым воссияет звезда коммунизма и его мессии. Но этот Вифлеем стал бы знамением войны, ненависти, смерти и опустошения.

Примерно такие мысли крутились у меня в голове, когда я вместе со своими товарищами совершал один вылет за другим, чтобы атаковать крепость красных. Советские войска занимали ту часть города, которая непосредственно прилегала к западному берегу Волги. Каждую ночь русские доставляли через реку все, что было нужной Красной гвардии. Ожесточенные бои шли за каждый дом, за каждую квартиру, за каждую стену. При бомбометании нам приходилось соблюдать исключительную осторожность, потому что наши солдаты находились всего в нескольких метрах от противника. Очень часто противников разделяла только полуразрушенная стена.

На наших фотоснимках, сделанных с воздуха, был отчетливо виден каждый дом. Цель, выделенная каждому пилоту, помечалась красной стрелкой. Мы летали, не выпуская карту из рук. Нам было строжайше запрещено сбрасывать бомбы до того, как цель будет достоверно опознана, а расположение наших войск станет ясно видно. Пролетая над западной частью города, находящейся достаточно далеко от линии фронта, любой был бы поражен царящими там тишиной и покоем. Здесь почти восстановилась нормальная городская жизнь. Все, включая гражданское население, спокойно занимались своими делами, словно город находился в глубоком тылу. Вся западная часть Сталинграда была в наших руках, и лишь небольшой клочок земли, примыкающий к Волге, был усеян русскими узлами сопротивления и стал ареной жестоких кровопролитных боев. Очень часто после обеда русские зенитки замолкали, очевидно, использовав все боеприпасы, переправленные через реку накануне ночью. Истребители Ивана взлетали с нескольких аэродромов на другой стороне Волги, чтобы попытаться помешать нашим атакам. Как правило, они не рисковали преследовать нас над нашей территорией и сразу поворачивали назад, как только пересекали линию фронта. Наш аэродром находился совсем рядом с городом, и нам приходилось после взлета описывать пару кругов над ним, чтобы набрать достаточную высоту. Этого было достаточно, чтобы русские наблюдатели заметили нас, поэтому противник успевал привести свои зенитные батареи в полную готовность. Так как ситуация была очень напряженной, я отвергал даже самую мысль о том, чтобы отлучиться из эскадрильи хотя бы на час. Мы все чувствовали, что на карту поставлено решительно все. Я понимал, что дошел до самого предела физической выносливости, но подать рапорт об отпуске по болезни, — значило потерять пост командира. И подобные опасения придавали мне новые силы. Пару недель я чувствовал себя словно в аду. Но потом это ощущение прошло, и мои силы постепенно восстановились. В это время мы совершали вылеты в северную часть города, где фронт выходил к реке. Несколько раз мы атаковали цели возле Бекетовки. Зенитный огонь в этом районе был исключительно плотным, и вылеты сюда считались особенно опасными. Согласно показаниям захваченных в плен русских солдат, зенитные орудия обслуживали только женщины. Когда нам приказывали совершить вылет в этот район, наши летчики с мрачным юмором говорили: «Сегодня у нас свидание с русскими зениточками». И в этих словах не было ни капли насмешки, так как мы на своей шкуре не раз убеждались, насколько метким был огонь этих орудий.