Воспоминания - Η. О. Лосский

Свое учение о восприятии и вообще о знании я назвал впоследствии интуитивизмом, обозначая словом интуиция непосредственное созерцание субъектом не только своих переживаний, но и предметов внешнего мира в подлиннике. Моя система психологии заключала в себе парадоксальное на первый взгляд сочетание волюнтаризма с интуитивизмом, то есть учения об активности «я» с учением о его созерцательности (относительной пассивности) в познавательных процессах. Противоречия в этом сочетании нет: созерцание есть тоже волевой акт, однако содержащий в себе момент пассивности в том смысле, что этот акт не творит созерцаемого предмета, а лишь выбирает, какой из множества предметов сделать сознанным или даже познанным. Именно это сочетание волюнтаризма с интуитивизмом облегчало мне задачу доказательства, что жизнь «я» есть непрерывный ряд волевых действий.

Сдавать экзамен на степень магистра у проф. Введенского было нетрудно: как человек умный, ценящий прежде всего логическую связность мысли, он никогда не задавал мелочных вопросов, требующих усвоения одною лишь памятью. К осени 1900 г. мною были сданы экзамены и прочтены две пробные лекции в заседании факультета, после чего я был зачислен в состав приват–доцентов по кафедре философии. Первый курс, объявленный мною, был «Психология воли и чувствований».

В то же время в гимназии Стоюниной уже с 1898 года я преподавал в VTII классе логику и психологию. Жил я в это время уже не в семье Козловых, а с семьею своей матери, которая переехала из Витебска в Петербург осенью 1899 года. Младшая сестра Вера к этому времени окончила курс гимназии в Витебске и мечтала поступить на драматические курсы в Петербурге, но скрывала от всех нас это намерение. Живая, веселая, энергичная, она, может быть, и годилась для сцены, но нуждалась в серьезной подготовке к ней и даже в школе. Кажется, она потерпела крушение на приемном экзамене и тогда поступила на курсы Лесгафта. Специализировавшись по зоологии беспозвоночных, она была впоследствии хранительницею музея Лесгафта.

Брат Владимир, которому не давались древние языки, поступил в Юнкерскую школу в Вильно и, став офицером, уехал в Маньчжурию на Восточно–Китайскую железную дорогу, где служил в корпусе пограничной стражи. Мечтою его было сельское хозяйство. Он хотел заняться им, дослужившись до пенсии. Поэтому на семейном совете нашем было решено, что имение Семеново переходит в его владение; долю, причитающуюся сестрам, он выплатил им деньгами и выслал двоюродному брату Валериану средства для постройки нового дома в Семенове, приглашая всех нас проводить в нем лето.

Брат Иван, окончив курс Гатчинского сиротского института, поступил в университет на Естественнонаучное отделение Физико–математического факультета и стал специализироваться по ботанике.

Гимназия Стоюниной была перемещена с Фурштадтской улицы в очень хорошее помещение в доме Бессера на Владимирской площади. Начало XX века мы решили встретить маскарадом. Представляя себе этот вечер, как обычное интимное собрание нашего кружка, я саморучно изготовил себе курьезный костюм: голова моя выглядывала из чашечки цветка, сделанного довольно грубо. Велико было мое смущение, когда я увидел себя среди множества гостей, некоторые из коих были в очень изящных маскарадных костюмах. Людмила Владимировна и Любовь Алексеевна были очень красиво одеты мифическими птицами: Людмила Владимировна изображала птицу печали, Сирина, а Любовь Алексеевна — птицу радости, Алконоста. Сергей Алексеевич выступал в очень красивом наряде восточного пророка, шедшем к его выразительному лицу. Костюм птицы печали очень шел к серьезному лицу Людмилы Владимировны. В этот вечер во мне окончательно сложилось намерение добиться руки ее.

Все мы очень веселились на этом вечере, танцевали, устраивали игры. К этому вечеру относится одно из последних моих воспоминаний, связанных с попытками беллетристической деятельности. Года за четыре до того мною был написан рассказ следующего содержания. Химик Сутугин влюблен в даму, которая доводит его до белого каления своим кокетливым характером. Наняв квартиру в Максимилиа- новском переулке–тупике (переулок этот в Петербурге всегда казался мне жутким местом, располагающим к преступлению), Сутугин устраивает в ней под предлогом химических опытов печь, годную послужить, как краметорий. Заманив в эту квартиру даму, вызвавшую в нем неутолимую страсть, Сутугин убивает ее, бросает в пылающую печь, но в этот момент открывает в той же комнате ребенка, случайно бывшего свидетелем преступления. Сутугину приходится убить также и ребенка. Наблюдая ужасные подробности сгорания двух тел, он сходит с ума.

Рассказ этот был прочитан мною прежде всего Евгении Константиновне. Она издевалась надо мною, находя нагромождение ужасав в нем неестественным. Наоборот, я ценил свой рассказ, указывая на психологические детали его. Через несколько лет он был прочитан мною в нашем философском кружке, дамы тоже не одобрили его. Наконец, за месяц до маскарадного вечера у меня взяла его Юлия Владимировна Блюменфельд, одна из знакомых Стоюниных. На вечере она вернула мне рукопись и сказала: «Если бы этот рассказ прочитал петербургский градоначальник, он послал бы агентов тайной полиции следить за вами».

Весною 1901 г. состоялось постановление о командировке моей на год за границу для завершения философского образования. После того, как я провел семь лет на двух факультетах, достигнув уже тридцатилетнего возраста, я вовсе не увлекался мыслью слушать лекции иностранных знаменитостей. В моем уме была уже основная идея моей философской системы. Тема для диссертации по психологии сложилась уже в моем уме; мною было даже уже изложено волюнтаристическое учение об аффектах в форме критики теории аффектов Джемса под заглавием «Недомолвки в теории эмоций Джемса» (Вопр. фил. и психол. 1901, кн. 57).

Я смотрел поэтому на свою командировку только, как на предоставление мне свободного времени для писания диссертации. Начать изложение подготовленного материала было всего удобнее в спокойных условиях домашней обстановки. Поэтому я решил начать свою поездку в сентябре, а лето провести в России у своей сестры Виктории. Она уже несколько лет была замужем за Михаилом Петровичем Троицким, ветеринарным врачом. Троицкий заведовал в Мстиславском уезде Могилевской губ. конным случным пунктом, устроенным для поднятия коневодства крестьян и помещиков. Конюшни с породистыми жеребцами находились в живописной местности в одной верстсе от города Мстиславля. Дом для конюхов и дом врача были тут же. На обширном дворе перед сеновалом мы устроили площадку для игры в теннис, которою я увлекался в то время. Михаил Петрович вскоре достиг в ней большого совершенства.

Поработав всласть два месяца над своею книгою, я предпринял с братом Иваном большую поездку на велосипедах. Мы доехали до ближайшей пароходной пристани в Пропой- ске на Соже и сели там на пароход до Киева.

Осмотрев живописный Киев, мы совершили прогулку на ' велосипедах по Киевской, Волынской и Подольской губернии. Особенно понравились нам городок Кременец и Почаев- ская Лавра вблизи австрийской границы. Поднявшись на колокольню монастырского собора, откуда открывался чудный вид на море лесов, мы увидели послушника, наслаждавшегося своим искусством колокольного звона и любовавшегося в то же время прекрасным ландшафтом.

Погода была все время отличная, но однажды ночью прошел проливной дождь. Тут мы узнали, что такое черноземная грязь. Велосипед пришлось вести в руках, но после каждых четырех–пяти шагов колеса так облеплялись грязью, что приходилось обчищать их палочкою. Насилу добрались мы до таких мест, где сбоку дороги была трава и по ней было легче вести велосипед.

В сентябре я отправился за границу. Члены Философского кружка провожали на вокзал. От Людмилы Владимировны и Любови Алексеевны я получил серебряный карандаш, на котором были выгравированы слова «До свиданья», дата моего отъезда и инициалы дарительниц[13].

В зимнем семестре я собирался поработать у Виндельбан- да в Страсбурге, а потом у Вундта в Лейпциге. Перед началом занятий я решил совершить поездку на велосипеде по Тиролю и Швейцарии до Цюриха с тем, чтобы оттуда съездить еще в Париж на свадьбу Люси Лосской, дочери Евгении Константиновны. Лев Николаевич умер от рака в 1899 г. и Евгения Константиновна жила после его смерти с дочерью в Париже. Я отправился из Петербурга в Вену, как бы повторяя первую свою поездку за границу. Полюбовавшись вновь пышною Веною, я выехал из нее, взяв билет, кажется, только до Landed?:. В Landeck сел я на свой велосипед и доехал до St. Johann in Pongau, где переночевал в деревенской гостинице. После нескольких дней пути, порядочно утомившись, я остановился в Иннсбруке дня на три, чтобы отдохнуть и полюбоваться чудным местоположением этого города. В дальнейшем пути, вычитав из Бедекера, что долина, параллельная той, по которой я ехал, особенно живописна (кажется, та, где Zell am Zillerthal) и что пробраться туда можно, поднявшись по тропинке для вьючного скота (Saumpfad), я, ни- чтоже сумняшеся, предпринял этот переход. Велосипед пришлось вести на руках по крутой тропе вверх на нессколько сот метров; спускаться вниз по другой стороне горы было еще хуже, потому что тропинка была очень камениста и стало смеркаться. Добраться до отеля удалось только поздно ночью. Переехав через границу Швейцарии, я поднялся в Davosplatz и оттуда спустился в Рагац, куда прибыл поздно вечером.[14] Утром, выйдя посмотреть город, я увидел, что рядом с моею гостиницею находится кладбище. Я зашел туда и точтас же наткнулся на прекрасный памянтик Шеллинга. Как раз перед этим я переводил том Куно–Фишера о Шеллинге и питал большую симпатию к этому философу. Я вспомнил, что он умер в Рагаце, и что памятник ему был поставлен его почитателем баварским королем. Большое впечатление произвело на меня то обстоятельство, что судьба привела меня провести ночь вблизи его могилы.