Чистилище. Охотник - Кликин Михаил Геннадьевич

– Что такое? – спросил тот, будто бы действительно ждал от собаки ответа. – Давай, показывай.

Приободрившись, Динго нырнул в кусты. Гоша последовал за ним.

– Аккуратней там! – крикнул Вова Самарский и поправил висящий на груди автомат.

Небольшой отряд охотников сплотился, насколько это было возможно. Вряд ли впереди их поджидала опасность – собаки предупредили бы об этом. Конечно, псы чуяли что-то. Но это не был ни зверь, ни человек, ни мут.

Псы чуяли смерть.

– Там труп, – объявил Гоша, выбираясь из кустов. – Кто-то из наших, кажется, Валя. Но у него вся голова в крови, я точно не разобрал…

На поляну, где случился бой, охотники вышли минуты через три. Вышли – и застыли, озираясь, высматривая неприметные для простого человека следы и отметины: там кто-то пытался на ствол осины влезть, кору подошвами ободрал, тут полз раненый – мох неровно примят и мелкие веточки на земле поломаны, а здесь, в ямке, лежал чужак, стрелял, не жалея патронов, но потом поднялся и угодил под стрелу – вон её оперенный хвост валяется, отломан; а наконечник, видимо, так в теле и остался.

– Здесь будет «стол», – объявил Вова Самарский. – Ламия эту кровь издалека почует. Придется оставить ей угощение прямо на этом месте.

– Да отсюда, наверное, весь зверь разбежался, – сказал Лёвка Мартынов. – От такой-то стрельбы. Поди теперь отыщи его!

– Обойдемся без зверя, – сказал Вова. – Не будем тратить время на Охоту.

– Это как так? – не понял Лёвка.

– Собирайте трупы, – сказал Вова. – Тащите сюда.

Охотники разом помрачнели. Лёвка покачал головой:

– Нельзя же так, неправильно это.

– У нас нет выхода, – ответил ему Вова, глядя прямо в глаза. Голос его зазвенел: – Собирайте ребят. Они шли защищать деревню. И они её защитят – даже после смерти.

– Всё пошло не так… – прошептал Эдик Бабуров. – Мы все умрем…

– А ты закрой рот! – Вова шагнул к нему, схватил за грудки, встряхнул. – Хватит стонать! Тоже мне, открытие сделал. Да, мы все умрем! Все! Каждый из нас! Наши родственники. Наши дети. Наши жены. Все умрут! И так было всегда – даже в то время, когда не было мутов. Так смирись с этим! И живи, пока живется! Проживай каждую минуту! Каждую секунду! Торопись жить, а не стони о том, что всё плохо! Успей хоть что-то сделать в своей короткой жизни…

Вова отпустил Эдика, и тот упал.

– Делаем «стол», – тихо сказал Вова. И уже никто не решился ему возразить…

Мастерить ковчег пришлось Лёвке Мартынову – он вытянул длинную соломинку и был этому несказанно рад. Конечно, в одиночку выволакивать из чащи замшелые валежины было тяжело. Но уж лучше это, чем собирать по кустам трупы друзей.

Как назло, возле поляны подходящих бревен оказалось мало. Лёвка уронил несколько сухостоин, но остальной материал для ковчега приходилось брать всё дальше и дальше. Конечно, можно было бы срубить несколько деревьев. Но, во-первых, Вова запретил сильно шуметь, опасаясь, что разведчики чужаков могут оказаться где-то неподалеку, а во-вторых, работа эта отняла бы слишком много времени.

Вскоре Лёвке повезло: отойдя от строящегося ковчега метров на двести, он наткнулся на большой вывал леса. Сильный ветер когда-то выкорчевал здесь несколько больших сосен, а вместе с ними рухнули и деревца поменьше. Их покрытые мхом стволы уже подгнили, но еще не развалились в труху. Лёвка притащил на поляну два обломка березы, вернулся, чтобы попробовать выволочь из завала ствол осинки. Он подрезал корень, отломал сухой сук, вонзившийся в землю. И, взявшись за комель, попытался его приподнять.

В завале что-то затрещало. Лёвка, чувствуя, что дерево поддается, удвоил усилия. Вены на его лбу вздулись, на лбу выступила испарина, в глазах потемнело. Он, кряхтя, всё же выворотил тяжелую валежину и выпрямился, переводя дух.

Ему показалось, что одна из могучих сосен, образовавших завал, шевельнулась.

Он повернул голову, думая, что нарушил равновесие навалившихся друг на друга деревьев, и увидел, как прямо на него, легко ломая толстые сучья, несётся какая-то тень.

Он не понял, что это. Не успел.

Тень прыгнула на него – и Лёвка умер.

В этот самый миг на поляне, куда охотники стаскивали тела убитых товарищей, взвыли собаки.

– Что это? – Вова Самарский схватился за оружие.

– Мут, – сказал, бледнея, Гоша. Он посмотрел на Динго, окинул взглядом всю свору. И уверенно показал пальцем:

– В той стороне.

– Проклятье! Там же Лёвка!

– Мутировал?

– Возможно.

– Или?..

Собаки, поджав хвосты, смотрели в лес, скулили, дрожали. Только Динго скалился, редко и нервно лаял – будто кашлял.

– Там не Лёвка, – сказал Гоша. – Там кто-то чужой.

Вова сдвинул рычаг переводчика огня в режим стрельбы очередями, переместился вправо, прижавшись спиной к толстому, липкому от смолы стволу. Охотники последовали его примеру – приготовились к встрече неизвестного врага.

Только это их не спасло.

Собаки вдруг взвизгнули и бросились врассыпную. А на поляну выскочило жуткое существо – воплощенный ночной кошмар.

– Ламия! – выкрикнул Вова, хотя ни он, ни кто-то другой не знал точно, как выглядит Ламия. Все свидетели жили не дольше нескольких секунд после того, как царица местных болот и лесов оказывалась в зоне видимости. Вряд ли охотникам суждено было стать исключением.

Автоматная очередь ударила по ушам. Вова больше не жалел патронов, понимая, что они ему больше не потребуются, если Ламия в сей же миг не испустит дух.

Он был уверен, что попал туда, куда нужно.

Эдик Бабуров с диким кличем кинулся на замершую посреди поляны тварь, чующую кровь и человечину, но еще не решившую, где утолить свой голод. Он успел ударить Ламию топором. Но она дернула шеей – и её голова словно выстрелила вперед, раскусив могучими челюстями череп нападавшего.

Обезглавленный Эдик упал.

Ламия облизнулась – её язык был чёрный, её пасть была полна крови. А потом она словно растворилась в воздухе и в тот же миг рухнула на Вову, подмяв его под себя.

Гоша кинулся в лесную чащу, где с визгом наперегонки мчались прочь собаки. Но Ламия оказалась быстрей человека – острые когти вспороли низкороду спину, и он покатился по земле, корчась и крича от дикой боли. Верный Динго вылетел откуда-то сбоку, впился в ногу Ламии. Она одним движением раздавила пса и высоко его подбросила – бесформенная тушка повисла на березе, собачья кровь потекла по белому стволу.

Ламия поднялась на задних лапах, вытянулась, замерла, прислушиваясь, принюхиваясь, не прячется ли где-нибудь новая жертва. Но всё было тихо. Она опустилась на четвереньки и принялась жадно глотать теплое свежее мясо, срезая его с костей острыми зубами, терзая его когтями.

Пищи было много. В обычные дни Ламия задержалась бы здесь, устроила бы лёжку под открытым небом, отъедаясь, и только потом двинулась бы дальше на поиски новой добычи. Но сейчас какое-то незнакомое чувство не позволяло ей успокоиться, гнало куда-то. Тянущие боли в низу живота становились всё сильней – они беспокоили Ламию. Она чувствовала, что скоро многое изменится. Ей хотелось странного. Даже голод не мучил её так, как обычно. Она должна была сделать нечто такое, чего никогда не делала раньше.

Ламия, впившись зубами в ногу одной из жертв, потащила добычу в кусты. Ведомая инстинктом, она ушла в лес – туда, где вековые деревья, вывороченные бурей, образовали завал. Ламия сначала в одном месте царапнула когтями мягкий мох, потом в другом. И, подчинившись наитию, принялась рыть землю, стараясь забраться поглубже и подальше – в самую сердцевину завала.

К концу дня она закончила обустраивать свое логово и вернулась на поляну, чтобы забрать добычу. Этим маршрутом она прошла еще не раз, перетаскивая трупы в новое убежище – надёжное и уютное. Но, даже закончив работу, Ламия не могла успокоиться. Она чувствовала, что еды слишком мало.

Она долго бродила по лесу, слизывая кровь с травы и листьев, принюхиваясь к следам, фыркая от резкого запаха пороха. Ламию нельзя было назвать разумной, однако её мозг работал хорошо – и вскоре в её голове сложилась четкая картинка: сколько людей здесь было, как они перемещались… Много людей, собравшись, отправились на север – к морю. Они пахли металлом и огнем – эти запахи тревожили, отбивали аппетит. Но был и другой след – неровный, извилистый, пахнущий кровью. Два человека пытались спастись. Вряд ли они ушли далеко – Ламия чувствовала их слабость.