Трагические судьбы - Николай Андреев

Елена Георгиевна была одна. Месяц за месяцем одна. Нарастала телефонная изоляция. И до этого связываться с кем-то было затруднительно. После 1983 года они не имели возможности пользоваться телефоном — запретили даже приближаться к телефону-автомату. А иногда надо было позарез позвонить, например вызвать неотложку для Елены Георгиевны. Андрей Дмитриевич бегал морозным вечером по округе, искал работающий аппарат, а когда нашел — ему, несмотря на мольбы, не позволили сделать звонок.

Во время голодовки Сахарова в 1985 году они просто пропали для всего мира. Боннэр уже была приговорена к ссылке и не могла ездить в Москву. В стране наступили совсем студеные времена. Одни диссиденты получили срок, других выслали за границу. Бэла Коваль, измученная неизвестностью о судьбе Сахаровых, поехала в Горький. Она вспоминает:

«Я поехала в середине мая, когда стало известно о возбуждении уголовного дела против Елены Георгиевны. Это было очень страшное время. Не сказав ничего своим домашним — боялась, что телефон прослушивают, — я вышла из дома и поехала в Горький на перекладных. До дома на проспекте Гагарина, 214 добралась, когда уже стемнело. Прямо перед балконом их квартиры стоял большой фургон, а под вторым окном стоял милиционер, я сообразила, что опасно и приблизиться. Темнота в окнах и незашторенные занавески говорили: в квартире никого нет. Вернулась к остановке автобуса, постояла, снова приблизилась к дому — темнота. В кружениях вокруг дома я физически ощущала ужас тоталитарного режима, заставлявшего меня дрожать, как последнюю тварь, чувствовать себя униженной и раздавленной, как червяк. Мне же ничего не надо, мне только узнать, что случилось? Почему темны окна? Наверное, надо было кричать, прорываться к двери. Но страх, страх, страх. Я так и не осмелилась… Уехала с первым утренним поездом в Москву. За десять минут до отхода поезда позвонила по одному из горьковских телефонов, но и там ничего не знали о судьбе Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны. И от этого стало так тяжело…»

Сахаровым было много тяжелее. У Елены Георгиевны резко ухудшилось здоровье. Она перенесла несколько инфарктов. «Я до Горького и не знала, где у меня сердце. Как врач я, разумеется, знала, но как человека оно меня не беспокоило, — вспоминает она. — Лечиться здесь мне нельзя. Я сама себя лечила». А в Москве академик Скрябин скажет: «Мы не дадим ей шантажировать нас своим инфарктом». Интересно, кого он имел в виду под словом мы?

Мир не знал, что происходит в Горьком. Би-би-си 6 июня передало: «По сообщениям западных корреспондентов из Москвы, вчера в горьковской областной больнице скончался лауреат Нобелевской премии мира Андрей Дмитриевич Сахаров». Передачу не глушили. Это сообщение было спровоцировано КГБ, решили проверить, как общественность отнесется к смерти Сахарова.

Андрей Дмитриевич из больницы в полной безнадежности пытался прозвониться хоть к кому-то, сообщить о мучениях. Рассказывает Маша Гаврилова: «Однажды был очень тяжелый эпизод. Голодовка Андрея Дмитриевича. Никто ничего не знал, что с ним, как он. И вдруг рано утром звонок. Звонил Андрей Дмитриевич, он просил передать, что к нему применяют насильственные методы кормления. Это был крик души, такое отчаяние в голосе, что я расплакалась. Разговор постоянно прерывался, Андрей Дмитриевич вновь прорывался и кричал: «Помогите!» А чем мы могли помочь?»

Сахарова неожиданно выпустили из-под опеки доктора Обухова 11 июля. Боннэр предупредили, что скоро привезут мужа. Она целый час ждала его на улице. Привезли в роскошной машине. Они поцеловались и вошли в дом. Только позже она сообразила, почему ее выманили встречать мужа на улицу — снимали на видеокамеру, а потом демонстрировали всему миру: Сахарова привозят из больницы, а жена спокойно встречает его на улице. Советский человек сразу бы раскусил эту ложь: кого же у нас предупреждают, что выздоровевшего больного везут из больницы? А западный — поверил.

Они не могли наговориться. Андрей Дмитриевич рассказал, что было с ним за это время. Он написал письмо Горбачеву. И заявил главврачу Обухову, что если он не получит ответа от Горбачева, то оставляет за собой право возобновить голодовку. Андрей Дмитриевич был очень истощен. Но Елена Георгиевна отметила, что он был спокойнее и как-то внутренне сильнее, чем в сентябре 1984 года, когда его вот так же освободили из больницы. Ему казалось, что во время насильственных кормлений ему давали психотропные вещества и что под их влиянием у него возникало желание отказаться от голодовки. Но главным было бесконечное беспокойство за жену.

У Сахарова бывал Соколов, следователь КГБ, который предупредил, что никогда его просьба не будет выполнена и что ему надо отказаться от своих прежних выступлений, говорил, что Боннэр плохо влияет на него.

Андрей Дмитриевич убеждал Елену Георгиевну, что ему обязательно надо снова объявить голодовку. Потом вдруг начинал говорить, что есть надежда на лучшее, что, может, и удастся обойтись без возобновления голодовки. Елена Георгиевна отметит: «Мне кажется, ему было страшно и так хотелось избежать повторения. Потом он как-то сразу уснул… Андрей плохо спал в первую ночь дома, он плакал во сне, и я его дважды будила. Во сне ему казалось, что он все еще (или снова) в больнице».

То были счастливые две недели. У них были длинные-длинные утренние беседы, завтрак растягивался на часы, они говорили, говорили, говорили. Он рассказывал ей о своих попытках передать хоть какую-то информацию, она ему — о своих. Дни проводили на природе, уезжали на машине в какой-нибудь перелесок, собирали там грибы, слушали голоса. Их постоянно снимали, кадры демонстрировали Западу: смотрите, академик Сахаров не голодает, а наслаждается жизнью, он очень любит гулять на природе. Простодушный западный человек послушно глотал эту патоку.

25 июля 1985 года Сахаров вновь объявил голодовку. Известил об этом телеграфом Горбачева. 27-го он вышел на балкон. Елена Георгиевна налила себе кофе, предварительно плотно закрыв дверь, чтобы до Андрея Дмитриевича не донесся соблазнительный запах.

В коридоре на всякий случай держали сумку, в которой белье, принадлежности для бритья и умывания, транзисторный радиоприемник, бумага, очки и другие нужные мелочи. Они знали, что за ним могут прийти в любой момент. Пришли.

Звонок в дверь! Доктор Обухов с командой — как обычно, восемь человек. Главврач, игривым тоном: «Ну, что ж, Андрей Дмитриевич, мы за вами». Боннэр, как представила, что его будут валить на диван, делать укол, тащить в машину, подошла к мужу и сказала: «Андрюшенька, иди так, не надо сопротивляться». Люди в белых халатах взяли его под руки и повели. Он не сопротивлялся.