Трагические судьбы - Николай Андреев

Ее сажают в машину и привозят домой. Андрей Дмитриевич кидается к ней: «Люсенька!» Она рассказывает ему, что случилось. С нее взяли подписку о невыезде.

4 мая по телевидению пустили передачу, из которой само собой разумелось, что Боннэр американская шпионка, закоренелая агентша ЦРУ и подлая сионистская разведчица. Зрители сжимали в ярости кулаки и делились возмущением друг с другом: «Да что же это делается! Почему ее не посадят! Почему Советская власть такая мягкая!» Сам слышал подобные отзывы.

7 мая Боннэр вызвали на допрос. Они поехали вдвоем. Елена Георгиевна зашла в кабинет прокурора Колесникова, допрос был вялый, прокурор задал несколько малозначительных вопросов и неожиданно спросил: «Мне надо поговорить с Сахаровым, вы не против?» Боннэр пожала плечами. Позвали в кабинет Сахарова, и прокурор говорит ему: «Андрей Дмитриевич, за вами приехали врачи, вам надо ехать в больницу». Сахаров стал протестовать. В это время входят несколько человек в белых халатах и предлагают ехать в такой форме, что сопротивляться бессмысленно. Сахаров попросил, чтобы жене разрешили быть с ним. Разрешение было милостиво дано.

Привозят их в больницу. Ведут в палату. Боннэр плохо себя почувствовала и прилегла на кровать. Андрей Дмитриевич сел рядом. Входит врач Обухов и говорит Боннэр: «Вам надо уйти». Андрей Дмитриевич не соглашается. Врываются несколько мужчин, и стало ясно, что Боннэр будут удалять силой. Они обхватили друг друга руками, но разве сил у них хватит, чтобы…

Боннэр отвезли домой. Как провела ночь — не помнит. Наутро звонок в дверь. Ласковый прокурор Колесников с обыском. Безумно долго обшаривали квартиру. Забрали все: рукописи, документы, книги, пишущую машинку, фотоаппарат, киноаппарат, магнитофон и — тут у Елены Георгиевны сжалось сердце, как от потери близкого человека — конфисковали радиоприемник. Оборвалась связь с внешним миром, пусть односторонняя, неустойчивая, но позволявшая хоть что-то узнавать о том, что творится на земле. Сотрудники органов деловито выстукивали стены, тщательно осматривали мебель — искали тайники. Мужчина в штатском отобрал в пробирки образцы продуктов и лекарств. Чего вдруг? «Подозревают, что мы пользуемся наркотиками?» — предположила Боннэр. Как ни тягостна была ситуация, а она чуть не расхохоталась. Сыщики ушли не попрощавшись в 10 вечера.

На следующий день Боннэр собралась в больницу к Андрею Дмитриевичу. Заехала на рынок, выбирает тюльпаны. Подходят двое, спрашивают, что собирается делать с цветами. Будто не знают. «Нельзя?» — иронизирует Боннэр. «Почему нельзя? Можно. Нельзя в больницу. И не вздумайте даже близко к ней подходить». Вернулась домой.

Чтобы не дать ей соскучиться, чуть ли не ежедневно ее стали вызывать на допросы.

Новый удар — приходит телеграмма: «Елена Георгиевна, мы, дети Андрея Дмитриевича, просим и умоляем вас сделать все возможное, чтобы спасти нашего отца от безумной затеи, которая может привести его к смерти. Мы знаем, что только один человек может спасти его от смерти — это вы. Вы мать своих детей и должны понять нас. В противном случае будем вынуждены обратиться в прокуратуру о том, что вы толкаете нашего отца на самоубийство. Другого выхода не видим, поймите нас правильно. Таня, Люба, Дима.» Позже Андрей Дмитриевич ознакомится с этой телеграммой и напишет в письме: «Это жесткая, несправедливая по отношению к Люсе телеграмма доставила ей дополнительные страдания и волнения в ее и без того ужасном, почти непереносимом положении… Телеграмма явилась причиной того, что я не писал своим детям последующие полтора года, до ноября 1985 года».

Дети Андрея Дмитриевича — это отдельный разговор. Сказать, что между ними и Боннэр сложились непростые отношения — значит, ничего не сказать. Не собираюсь вторгаться в эту глубоко личную сферу. Скажу одно: если судить по «Воспоминаниям», дети Елены Георгиевны для Андрея Дмитриевича — родные, он очень переживает за их судьбу. Своих детей он упоминает лишь пару раз. Но — это их личные дела. Слишком всё интимно. Со стороны всего не понять, да и не нам судить великого человека.

Итак, Боннэр вызывают на допрос. И наконец предъявляют обвинение, которое можно свести к стандартной формулировке — антисоветская деятельность. Потом суд. Заунывное, формальное мероприятие, если учесть, что приговор был уже предопределен в высоких инстанциях. Боннэр однако подготовилась к суду серьезно. На каждое обвинение давала блестящий отпор.

Иногда в ходе процесса происходили забавные эпизоды. Боннэр, к примеру, инкриминировали, что на пресс-конференции она заявила: в СССР имеются два рода денег — деньги для белых и деньги для черных. Для несведущих поясню: в СССР существовали так называемые валютные сертификаты, на которые можно было приобрести в закрытых магазинах разного рода лакомые вещи. Ну, а с обыкновенными рублями подавляющее большинство советских людей рыскало по торговым точкам в надежде напасть на дефицит. Следствие запросило Минфин СССР: ходят ли в стране два вида денег? Минфин ответил, что на просторах Советского Союза имеет хождение только один вид денег — советский рубль. «Как же вы можете клеветать на советскую действительность?» — укорил судья Боннэр. Не на того напал! Боннэр сказала, что она нормальный человек и видит вещи такими, какими они существуют в действительности, и достает два рубля — обыкновенный и сертификатный. Так кто здесь клеветник?

Тут взорвался прокурор и начал кричать, что она типичный агент зарубежных спецслужб, демонстрирует деньги, которыми ЦРУ оплачивает ее подрывную деятельность, что она платный сотрудник ЦРУ и так далее и в том же воспаленном духе. Боннэр тоже на повышенных тонах ответила ему, что она в ЦРУ не работает, а эти деньги получает академик Сахаров за свои научные статьи, и вот документ, который это подтверждает, — подает судье письмо из Внешторгбанка: «Уважаемый Андрей Дмитриевич! Просим сообщить, в каком виде перевести вам причитающийся гонорар, в советских рублях или в чеках Внешторгбанка». И потребовала: либо прокурор извинится, либо она отказывается принимать участие в процессе.

Суд удалился на совещание. Спустя несколько минут судья и народные заседатели вернулись: «Суд принял решение: прокурору попросить извинения у подсудимой». Прокурор под нос буркнул: «Извиняюсь».

Суд приговорил Боннэр Елену Георгиевну к пяти годам ссылки.

Все это время она ничего не знала об Андрее Дмитриевиче. Пыталась сообщить внешнему миру, что у них трагедия. Прямым текстом этого не напишешь — застрянет в КГБ, потому пользовалась намеками: посылала телеграммы, в которых никогда не употребляла множественное число, только единственное, и подписывалась: Люся. Тут ее перехитрили. Как позже выяснится, адресаты получали совершенно другого содержания телеграммы с подписью «Андрей, Люся». Другой пример. Она пыталась дать понять понимающим людям, что в Горьком не все в порядке: на день рождения Сахарова, 21 мая, пришло много поздравительных телеграмм и разные подарки. Боннэр все подарки отправила обратно, получатели должны были сообразить, что с Андреем Дмитриевичем беда. Не поняли намека.