Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

Наконец, король отвел от нее взгляд и обратился к ней, удивив ее своей мягкостью. Он попросил ее посидеть с ним и сказал, что хочет показать часослов, принадлежавший еще его отцу. Книга оказалась настоящим произведением искусства тонкой работы. Она любовалась яркими красками и затейливой позолотой и почти забыла, что сидящий рядом с ней старик, который бережно листает старые пергаментные страницы и показывает ей заложенный между ними засушенный цветок, давно выцветшую примулу, – сам король Генрих Восьмой. Он положил засушенную примулу ей на ладонь – призрак цветка.

– Цветок засушила моя мать, когда я был маленьким, – сказал король, и Катерине вдруг показалось, что цветок очень тяжел. В нем словно сосредоточена вся история Тюдоров.

– Возьмите его, пожалуйста, я боюсь его сломать, – прошептала она, боясь, что легчайшее дыхание унесет прочь эту часть королевского наследия.

Король сравнивал ее саму с цветком – с розой; Катерина понимала, что в его устах это ничего не значащий комплимент. Затем он показал ей место в книге, где его отец написал примечание на полях рядом с изображением распятого Христа. Он расшифровал для нее неразборчивые слова: «Артур, покойся с миром». Фраза написана на латыни, и Генрих перевел ее. Катерина знала латынь, по крайней мере не хуже, чем король, но изобразила неведение.

– Артур – это мой брат, – пояснил Генрих.

– Принц Артур, – кивнула Катерина, касаясь кончиками пальцев высохших чернил.

– Я знаю, что такое потерять близкого человека, – продолжал он.

– Да, – прошептала она.

– Ваш муж сильно страдал, но теперь он на небе с Господом, а вы… вы должны жить.

В самом ли деле Латимер на небе? Может быть, он не в раю, а в другом месте… Она помнила, как умер ее муж и какую роль в его смерти сыграла она. Мысли ее так тяжелы, что она не нашлась с ответом. Видимо, король решил, что она лишилась дара речи из благоговения перед ним. Может быть, дело и в этом тоже. Ей трудно разобраться в своих мыслях, ведь она вот-вот войдет в историю и получит в ней не самую последнюю роль.

– Я избрал вас, чтобы вы стали моей королевой, – сказал он.

Он ни о чем не спросил ее и не сделал предложения в обычном смысле слова, когда у нее, пусть и формально, был бы выбор: согласиться или отказать. Интересно, отказывали ли королю когда-либо и в чем-либо? Катерина вспомнила Анну Болейн. Говорят, что она несколько лет отказывала ему, и король буквально сходил с ума от желания – что не помешало ему потом отправить ее на плаху. Катерина замерла, боясь, что, если пошевелится, ее вырвет прямо на домашние туфли короля из белой лайки.

В голове у нее теснились воспоминания о Сеймуре: о его розовых губах, длинных пальцах, кедрово-мускусном аромате его духов, его жизнерадостном смехе. Ее мутит при мысли о том, чем ей придется заниматься с королем, когда она станет его женой. Хорошо, что ей ничего не нужно отвечать. В конце концов, он ведь ни о чем ее не просит. Все уже решено.

– Мы поженимся здесь, в Хэмптон-Корт, – продолжал он, обнимая ее за талию. – В июле.

Он пустился в подробности, рассказывал, как они будут пировать, какие псалмы исполнят во время венчания, кого пригласят в часовню. Катерина ничего не слышала, потому что представляла, как он будет обнимать ее своими жирными лапищами. Она старалась отвлечься, подумать о другом: о драгоценностях, о землях, о почестях, о том, как высоко взлетят Парры, но это не помогало подавить ее отвращение.

– Но, ваше величество…

– Называй меня Гарри, когда мы одни, – перебил он ее. – Теперь мы помолвлены, и у нас будет время на то, чтобы лучше узнать друг друга.

Сама не понимая, как ей это удалось, Катерина улыбнулась, и довольный король засмеялся, его мучнистые щеки затряслись.

– Давай выпьем за это! – сказал он.

Словно по волшебству, появился Гертфорд с кувшином и разлил вино по стеклянным кубкам. Может быть, они уговорились заранее, и Гертфорд рассчитал время, когда ему следует вернуться? Все происходящее похоже на представление, спектакль, вроде тех, что ставит Юдолл. Она замечает, что руки у Гертфорда совершенно такие же, как у его брата. Как она тоскует по Томасу! А что, если ее мысли отражаются у нее на лице? Она вспомнила злобную, надменную супругу Гертфорда и немного ожила. Когда она станет королевой, Анне Стэнхоуп придется кланяться ей и подольщаться к ней! Она тут же укорила себя за суетность. Но ей надо было ухватиться за любую мелочь, чтобы извлечь хоть какое-то удовольствие из ее нового положения.

Кубки, из которых они пили, были из венецианского стекла, на них красиво выгравированы виноградные лозы. Катерина еще никогда в жизни не пила из стекла. Стекло приятно холодило губы, но вино, видимо дорогое, показалось ей резким на вкус. Король, запрокинув голову, выпил все одним глотком, а кубок швырнул в камин. Он со звоном разбился о решетку. Катерина вздрогнула.

– Ты тоже, Катерина! – велел он, беря ее за руку и замахиваясь. Кубок вылетел из ее пальцев и разбился о каменную кладку. – Эдвард, иди сюда, выпей с нами, – зычно приказал он Гертфорду. – Катерина! – продолжил он, и его глаза-изюмины при этом поблескивали. – Передай своему брату, что он получит титул.

Ей очень хотелось воспользоваться случаем и попросить короля, чтобы тот позволил брату развестись. Пока можно, извлечь из происходящего как можно больше выгоды. Разве не ради этого все затевалось? Но она молчала. Она не могла бы подать голос, даже если бы захотела.

Глава 4

Дворец Хэмптон-Корт, июль 1543 г.

Дот спустилась в посудомоечную. Она притворилась, что должна вымыть большой медный умывальный таз, хотя он был абсолютно чистый, чище он быть не может. Зато, стоя здесь, она могла краем глаза наблюдать за Уильямом Сэвиджем. Так зовут кухонного клерка, который запал ей в душу и никак не желал оттуда выходить.

Бетти спокойно и просто спросила, как его зовут, Дот на такое ни за что не отважилась бы… хотя, может, и спросила бы, будь он старым и некрасивым, а не таким, от которого кружится голова. Она притворилась, будто оттирает невидимое пятнышко, а сама радовалась, что может лишнюю минутку побыть рядом с ним, искоса наблюдая, как он делает пометки на бумаге. Он ее как будто и вовсе не замечал. Волосы у него то и дело падали на лоб, и он встряхивал головой, чтобы убрать их. Наверное, не хочет запачкаться чернилами. Дот представляла, как запускает пальцы в его шевелюру; наверное, на ощупь они мягкие, как шелковые рубашки леди Латимер. Он положит ей руку на плечо, притянет ее к себе так близко, что она почувствует его дыхание, и скажет… Что он скажет? Нет, его слов Дот представить не может!

Какая же она дурочка, что грезит о нем… и потом, руки у нее красные и грубые. Она бросила таз и вышла во двор поискать Бетти. Та увиливала от работы на сеновале над конюшней. Дот уселась с ней рядом на солому.

– Опять вертелась возле Уильяма Сэвиджа? – спросила Бетти, толкнув Дот в бок. – Лучше подойди к нему да предложи пообжиматься. Ведь ты этого хочешь?

– Не могу, – ответила Дот, жалея, что в ее мире все не так просто, как у Бетти.

– Или пройдись перед его столом и как бы ненароком покажи грудь, – хихикнула Бетти.

– Ой… – смущенно хохотнула Дот. – Прошу прощения, благородный сэр! Я поскользнулась на куске масла.

– Позвольте помочь вам заправить грудь обратно в платье, – протянула Бетти, изображая мужчину, и обе разражаются хохотом.

– Он образованный… зачем ему такая, как я? – вздохнула Дот, отсмеявшись.

– Зато твоя хозяйка скоро станет королевой, – ответила Бетти. – Да тебе стоит только захотеть, и все кухонные парни станут твоими! Тебе ведь только так, время провести… ты ведь не собираешься за него замуж.

– Да, верно, – согласилась Дот, хотя на самом деле ей хотелось именно замуж, какой бы несбыточной ни выглядела ее мечта. Хотя Уильям Сэвидж не перемолвился с ней ни единым словом, она не могла не думать о нем. Дот прекрасно понимала, что дерево нужно рубить по себе, но ей была невыносима мысль о том, что придется выйти за какого-нибудь конюха или рассыльного.

– Ты даже вон его можешь подцепить, – продолжала Бетти, показывая на виночерпия – всем известно, он любит подсматривать за молодыми девицами.

– Фу! – поморщилась Дот. – А ты тогда подцепи Большого Барни.

Обе снова расхохотались.

Большим Барни здесь зовут полоумного, который чистит выгребные ямы.

– Вот бы и мне служить знатной даме! Куда приятнее, чем с утра до ночи отскребать горшки да кастрюли. – Бетти притворно хмурится. Но обе понимают: из Бетти не выйдет хорошей горничной, потому что она то и дело грязно ругается и не может помолчать ни минуты. Втайне Дот немного завидовала Бетти, которая рада спать у очага на кухне и по ночам обнимается с поварятами. Ей тоже хочется попробовать, хотя бы раз дойти до конца, а не только обниматься и целоваться, как с Джетро или с Гарри Дентом! Дот вздыхает. Об Уильяме Сэвидже можно только мечтать… Она представляла, как однажды он оторвется от своих бумаг и улыбнется ей, а она улыбнется в ответ. При этой мысли внутри у нее все таяло.