Глубокая разведка - Владимир Добряков

— Мне тоже так думается, — соглашаюсь я. — Но вариантов у нас маловато. Разве что остаться на месте и ждать дальнейшего развития событий. Но одно Время знает, с какой скоростью они здесь развиваются и развиваются ли вообще.

— Вот уж попали, так попали! — вздыхает Лена и прячет бластер в кобуру.

Я ставлю пулемет на предохранитель, чтобы подстраховаться от случайного выстрела, и иду вперед. Наша команда идет следом: Наташа, Лена, Анатолий — замыкающим. Я замечаю, что стрелка компаса болтается весьма произвольно. Интересная ситуация. Как же в таком случае держать направление? Ориентиров нет абсолютно никаких. Остается полагаться на внутренний компас хроноагента. Но и на него в данном случае надежда слабая. Не исключено, что мы, сделав приличный круг, вернемся на то же самое место. Чтобы подстраховаться, достаю маркер и пытаюсь сделать пометку на стеклоподобной поверхности под ногами. Безуспешно, маркер не оставляет никаких следов. Поняв мой замысел, Анатолий вынимает спичечный коробок и выкладывает из спичек заметный крест. Мы отправляемся в путь.

Через четыре часа я останавливаюсь и объявляю привал. Мы подкрепляемся сухим пайком: бутербродами, приготовленными Наташей. Запиваем трапезу несколькими глотками воды и обмениваемся мнениями. Обстановка ни на йоту не изменилась. Это наводит на невеселые мысли.

— Толя, ты за характеристиками поля следишь?

— Слежу постоянно. Да что толку. Впечатление такое, что поля здесь вообще нет.

То, что за четыре часа мы не обнаружили никаких флуктуации темпорального поля, наводит на еще более невеселые мысли. Установка Ручкина способна открыть межфазовый переход при наличии какой-либо, пусть даже самой незначительной, нестабильности в темпоральном поле. Такие колебания, флуктуации, присутствуют даже в самых стабильных Фазах. А здесь, Анатолий хорошо сказал, темпорального поля словно и нет. А раз его нет, то нет и его колебаний. А если нет колебаний, то нам отсюда не выбраться так просто, как мы сюда вошли.

К концу дня (по часам) мы преодолеваем несколько десятков километров. Но вокруг все та же картина. Свинцово-молочная краска, отсутствие горизонта (не говорит ли это, что мы идем по абсолютной плоскости, а не по поверхности сферы?), прозрачный сероватый свет, льющийся неизвестно откуда, и та же мелкозернистая стеклообразная поверхность под ногами. Кстати, звуки наших шагов совершенно не слышны. Температура воздуха и этой поверхности всюду стабильная, двести девяносто четыре градуса по шкале Кельвина (плюс двадцать один по Цельсию).

После ужина даю команду отдыхать и распределяю дежурства. Первым дежурит Анатолий. Наташа сразу засыпает как убитая. А Лена какое-то время наблюдает, как дым от моей сигареты совершает какие-то странные колебательные движения. Он не рассеивается в неподвижном воздухе. Сначала поднимается вверх, затем опускается вниз, снова поднимается вверх и так без конца, только с угасающей амплитудой.

— Не кажется тебе, — говорит она, насмотревшись на дым, — что все это, — она обводит вокруг себя рукой, — здорово напоминает ловушку. Знаешь, есть такие стеклянные сосуды. Мышка по наклонной планке поднимется за приманкой, планка переворачивается, и мышка поймана. Сама она из этого сосуда выбраться не может.

— Слишком уж ты, Ленок, мрачно на вещи смотришь. Мы с тобой все-таки не мышки, а хроноагенты. И не из таких ловушек находили выход.

— Гм! А ты уже бывал в таких ловушках? Или знаешь хроноагентов, которые бывали?

— Иди ты в Схлопку! Спи, подруга. Утро, как говорится, вечера мудренее.

— Дай-то Время, чтобы это утро мудрости наступило.

Я хочу возразить, но Лена отворачивается и засыпает. А ведь она права, Время побери! Все это здорово напоминает западню, куда мы сунулись наобум Лазаря. Вот «наступит утро», и куда мы пойдем? Что предпримем? Да и что можно предпринять в таких условиях? Мы сейчас как на самолете, который идет в сплошной облачности многокилометровой толщины. Да вдобавок все приборы отказали, и радиосвязи нет. Одно Время знает, что ждет летчика через двадцать минут такого полета, и куда он летит вообще. Он с равным успехом может выйти где-нибудь из облачности, но может и в землю врезаться на полной скорости. Но у летчика, потерявшего ориентировку, всегда есть выход из положения. Пусть и не самый лучший. Он может, в конце концов, выброситься с парашютом. А нам выбрасываться не с чем и некуда. Положение, как говорится, хуже губернаторского.

— Не спишь, Андрей? — тихо спрашивает меня Анатолий.

— Не сплю, как видишь. Черта лысого тут уснешь. Знаешь, Толя, я прошел через многое, где только не был, в какие только хреновые ситуации не попадал. Но скажу честно, в такое дерьмо я вляпался впервые. И пока выхода из этого нужника я не вижу.

— Да уж, представить такое было трудно. Даже самая буйная фантазия такое вряд ли представила бы. Как Лена сказала? Мышеловка.

— А ты знаешь, — я приподнимаюсь на локте и поворачиваюсь к Анатолию, — в этом что-то есть. Что если она права?

— Это в каком смысле?

— А в таком, что сидит сейчас какой-нибудь Мог или Фарбер, любуется на четверых кретинов, которые сунулись в его ловушку, потирает от радости потные ручонки и мерзко хихикает. А может быть, их там несколько. И заключают они пари. Что будет раньше? С голода мы передохнем или сорвемся от безысходности и перестреляем друг друга? И когда это произойдет? «Делайте ваши ставки, господа! Ставок больше нет! Игра!»

Анатолий долго молчит, переваривая нарисованную мной картинку. Наконец он тихо говорит, глядя куда-то вверх, словно разглядывая игроков с горящими в азарте глазами:

— Жутковатая картинка, даже слишком. Но все-таки, Андрей, я думаю, что не так страшен черт, как его малюют.

— А как он страшен? Видишь ли, Толя, так, как его малюют, он совсем не страшен. Все выдуманные и намалеванные образы черта, Дьявола, преисподней, Страшного Суда, все эти «Апокалипсисы» и прочие откровения несут на себе неизгладимую печать личности их авторов. Все это, Толя, слишком человеческое, земное. Как описывали ад древние церковники? Вечный пламень, жгущий грешников, сковороды каленые, смола кипящая, да сера горящая. Вот и все, что могло придумать их куцое воображение. Даже выражение появилось: «Адская жара». Нашли чем пугать! Надо было обладать гениальным воображением Данте, чтобы нарисовать еще и нечто другое. Кстати, как он, выросший под ярким солнцем Италии, смог догадаться, что муки вечного холода, вечного мороза не менее страшны, и даже более мучительны, чем пламя? Помнишь, как он описал Коцит?

— Нет. Я, увы, с Данте не знаком.

— Ничего, все впереди, — я умолкаю и ненадолго задумываюсь. — Ха! Сказанул, не подумав. Одно Время знает, что у нас теперь впереди. Вот сейчас наше положение напоминает грешников, вмороженных в этот самый Коцит. Правда, в отличие от них, мы не испытываем мук леденящего холода и можем двигаться. Но самое страшное из того, что описал Данте, это не пасть Дьявола, не Коцит, не Злые Щели, не жуткий город Дит, а всего одна строчка, горящая над входом в ад. Оставь надежду, всяк сюда входящий! Вот в чем основной ужас адского наказания. Надежды нет и быть не может! Вы осуждены навечно, и никто, и никогда вас отсюда не выпустит и участи вашей не облегчит. Вдумайся в это, Толя.

— Сдается мне, — говорит Анатолий после долгого молчания, — над нашим переходом эти слова не горели.

— Вот только это мне духу и придает. Знаешь мое золотое правило? Нет безвыходных положений, есть безвыходные люди. Из любой даже самой поганой дерьмовой ситуации можно найти выход. Надо только искать его, а не опускать руки в безысходности.

— Лена рассказывала, как ты сумел переиграть в безнадежном положении Старого Волка. Вырвался сам и ее вытащил.

— Тогда было проще. Тогда я имел дело с такими же людьми, как и я сам. Просто мне пришлось вначале принять их правила игры, играть с их раздачи и заходить с бубен, так как хода не было. А дальше я усвоил их правила, разобрался, что к чему, дождался своей раздачи и разыграл своего козыря.

— Образно выражаешься. А сейчас какого козыря будешь разыгрывать?

— А вот этого, Толя, я пока не знаю. Поскольку правила игры мне неясны.

— Как ты там пел? Их восемь, нас двое?

— Да, «Расклад перед боем не наш, но мы будем играть. Серега, держись! Нам не светит с тобою, но козыри надо равнять». Осталось дело за малым. Узнать, какие здесь разыгрываются козыри.

— И есть ли они в этой игре?

— Вот именно!

Следующий «день» не приносит ничего нового. Мы все так же идем по бесконечной плоскости. Именно плоскости, потому что на все четыре стороны отсутствуют малейшие признаки горизонта. Порой даже создается иллюзия, что мы движемся по внутренней поверхности полой сферы.

За ужином, обсуждая положение, мы тщательно обходим те моменты, которые могут нас навести на мысль о том, что мы застряли здесь надолго. Но я прекрасно вижу, что все уже готовят себя к такому исходу и постепенно настраиваются на него. Это еще более ясно становится к исходу третьего «дня». Лена, как всегда, держится спокойно. Только в глазах у нее время от времени загораются зловещие огоньки. Очень скверно они сочетаются с ее всегда спокойным и глубоким «перламутром». Наташа изредка вздыхает и с плохо скрываемой тоской оглядывается вокруг. Она готовилась к любым неприятностям, но вот такого она никак не ожидала. Что греха таить, я этого тоже не ожидал. Ее невольно вырвавшаяся фраза: «Лена, я хочу домой!», лучше всего выражает наше состояние. Когда представишь себе долгие, очень долгие годы, которые нам предстоит провести в этой пустыне… Да и не в пустыне даже. Нет во Вселенной таких пустынь. Это — какое-то искусственное образование; вне пространства, возможно, вне Времени. Короче, когда подумаешь о том, что всю оставшуюся жизнь придется провести здесь, то самое безобидное, что хочется сделать, это завыть волком. Хотя о какой жизни может идти речь? Продовольствия нам, как ни экономь, хватит не очень-то надолго. А дальше что? Голодная смерть? Самоубийства? Людоедство?