Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Офицеров, способных противостоять солдатскому самоуправству и наивному стремлению к миру, оставалось все меньше — в иных пехотных частях всего 4%. В военных училищах и школах прапорщиков удельный вес выходцев из крестьян составлял 38%, мещан — около 25%{2624}. В.И. Гурко негативно отзывался о новом офицерстве, «вышедшем из среды банщиков и приказчиков», утверждая, что оно «восприняло от старого самые нехорошие стороны»{2625}. Летом 1917 г. прогонять неугодных офицеров-соплеменников стали даже солдаты-мусульмане{2626}.

1 мая на совещании командующих фронтов в Ставке присутствующие были единодушны в том, что без дисциплины армия не может существовать, а для ее восстановления требуется сильная власть — по существу это было требование запрещения солдатских комитетов. Вскоре была предпринята попытка увы, безуспешная — прекратить братание. Но к тому времени за организацию братания активно взялись большевики. Ленин в конце апреля опубликовал статью «Значение братания», где говорилось, что братание «начинает ломать проклятую дисциплину», и подчеркивалось его значение как «наиболее организованный, наиболее близкий путь к прекращению войны и к свержению ига капитала»{2627}. При этом большевики уверяли, что братание оказывает мощное антивоенное воздействие на немецких солдат{2628}.

2 мая капитан М.О. Неженцев, служивший в штабе 8-й армии, предложил начать формирование «отрядов добровольцев, готовых на смерть», и «бросать их в самые трудные участки боя». Полагая, что их героический пример вдохновит других, он вызвался создать первый подобный отряд. К середине мая был сформирован первый ударный батальон, над которым принял шефство Л.Г. Корнилов{2629}. Главнокомандующий А.А. Брусилов поддержал это начинание. В середине июня 1-й ударный отряд под командованием Неженцева прибыл на фронт{2630}. Агитация за вступление в ударные полки развернулась даже в таких городах, как Калуга{2631}.

За время войны офицерская форма «демократизировалась». Напротив, ударники с помощью всевозможных эмблем, нашивок и шевронов стремились выделиться среди обычных частей. Особым было и их вооружение: английские винтовки с ножевыми штыками, пулеметы «Кольт» и «Льюис»{2632}. Понятно, что солдаты ударников невзлюбили. Впрочем, точно так же отнеслась к ним и часть офицерства.

Возникла необходимость в упорядочении добровольчества. В «Наставлении для формирования и обучения ударных частей» говорилось, что основной их задачей является прорыв неприятельских укрепленных позиций на важнейших участках фронта. Была разработана особая присяга «революционера-волонтера». Принимая ее, ударники давали клятву перед «черно-красным знаменем — символом революции и борьбы за свободу», что будут бороться за честь России, возвращение «утерянных земель» и «свободу, равенство и братство»{2633}.

Добровольчество 1917 г. мыслилось как своего рода жертвенный антипод тогдашней солдатской разнузданности. Летом целые полки отказывались от старых знамен и заменяли их на новые революционные штандарты{2634}.

Впрочем, частично в этом была повинна сама власть: она поощряла, в частности, сдачу наград из ценных металлов в «фонд свободы». Принятие присяги приобрело, однако, формальный характер{2635}. В противовес этому ударник обязывался беспрекословно подчиняться командирам, «наступать впереди всех, обгоняя передних», «не иметь никаких братаний с врагом», не сдаваться в плен живым, не потреблять спиртного, быть терпимым к политическим убеждениям товарищей по оружию, защищать их в бою{2636}. Понятно, что солдатская масса ударников боялась и ненавидела{2637}.

Большое внимание ударники уделяли символике: черно-красный (символы смерти, крови, революции) шеврон и кокарда с изображением черепа на мечах стали общими для всех их подразделений. Сам Корнилов трактовал символику так: «Победа или смерть. Страшна не смерть, страшны позор и бесчестье». Иные ударники явно перебирали по этой части. «У некоторых не только шевроны на рукавах, но еще нашивки и на погонах, и на груди, — изумлялся боевой офицер. — Один с целой красной лентой через плечо с надписью “Драгун смерти” (!), а у одного офицера на рукаве нашита Анненская лента (плечевая) в ладонь шириной, обшитая по бокам двумя широкими георгиевскими лентами, и все это небрежно завязано “бантиком”»{2638}.

Несомненно, ударничество могло помочь перестроить армию на принципиально новых основаниях. Но оно запоздало. Пик его пришелся на период июньского наступления; в ряде случаев это усложнило управление войсками. Ударные батальоны включали в себя и части, сформированные на фронте, и тыловые подразделения, усиленные фронтовыми офицерами, и самочинные юнкерские батальоны, и добровольцев из учащейся молодежи, не говоря уже о женских батальонах. Многие военные отмечали, что в условиях полустихийной реорганизации армии все это усилит организационную неразбериху{2639}. Обнаружилось, что укомплектованность ударных соединений офицерами выходила далеко за рамки обычного штатного расписания{2640}, — многие попросту укрывались в них от анархии, царящей в обычных полках. В будущем можно было ожидать конфликтов между пылкими ударниками и «обычными» (с солдатскими комитетами) частями.

Ударники отличались высоким боевым духом, граничившим с самопожертвованием. Во время наступления 24 июня 1917 г. отличился Корниловский ударный полк. В ряде случаев «батальоны смерти», направленные в тыл, помогли остановить бегство, расстреливая на месте дезертиров и бунтарей. В Ставке появились сообщения о том, что увлекли за собой полки «доблестной 7-й армии»{2641}.

Командование попыталось придать ударническому движению организованный характер. Планировалось создание «Добровольческой революционной армии»{2642}. 13 июня был создан Всероссийский комитет для вербовки добровольцев, переименованный 5 августа в Центральный комитет по организации Добровольческой революционной армии{2643}. К середине июля было разрешено формирование ударных батальонов из фронтовых частей. По данным на 17 июля, в ударники записались 4 корпуса, 5 дивизий, 11 бригад, 21 полк и более мелкие подразделения. В начале августа было зарегистрировано более 200 отдельных «частей смерти» общей численностью 600 тыс. человек{2644}. Но, скорее всего, последняя цифра существовала только на бумаге — столь масштабной перетряски личного состава в столь короткий срок не выдержала бы ни одна армия, даже невоюющая. Тем не менее 7 августа Военная лига предложила приступить в Петрограде, Москве, Киеве, Одессе к формированию «добровольческих дивизий и корпусов»{2645}. Успехи использования добровольческой армии оказались более скромными. На фронт в период наступления было направлено лишь 16 частей, из них приняло участие в боях только 13.{2646}

Особые проблемы возникали в связи с формированием женских батальонов. Инициатором их в мае 1917 г. выступила унтер-офицер М.Л. Бочкарева, вскоре произведенная в прапорщики{2647}. В принципе феномен «кавалерист-девицы» в России был известен. Но до Первой мировой войны факты такого рода не афишировались. Теперь же, после того как соответствующее разрешение от А.А. Брусилова было получено, хлынул поток прошений от женщин, особенно солдаток и казачек Дона, Кавказа и Кубани (а вовсе не экзальтированных буржуазных дамочек, как стала вскоре уверять левая пропаганда), о записи их в пехотные батальоны{2648}. Началось формирование 1-й женской команды смерти, Петроградского, Московского и Кубанского батальонов и 11 караульных команд (в Петрограде, Москве, Саратове, Киеве). Среди ударниц была весьма пестрая публика — от институток до неграмотных крестьянок, от монашек до любительниц мата. Часть из них была не вполне психически уравновешенна. Обнаружилось значительное число забеременевших{2649}. Оформление ряда частей, возникших явочным порядком в Баку, Вятке, Харькове, Мариуполе, Полтаве, Минске, Симбирске, завершить не удалось назначенный главковерхом Л.Г. Корнилов был против того, чтобы женщины участвовали в боях, полагая, что их следует использовать для охранной службы в тылу, а также для укомплектования санитарных организаций. Узнав об этом, многие женщины отказались от службы.

Женские части, отправленные на фронт, сразу столкнулись с неприязненным отношением солдат и недовольством командования{2650}. Только отряд Бочкаревой смог принять участие в боевых действиях. В конечном счете, даже Бочкарева как будто разочаровалась в возможностях женских частей{2651}. В целом женское добровольческое движение отнюдь не помогло оздоровлению армии, напротив, оно усилило в ней административно-управленческую неразбериху.

Несмотря на все нежелательные побочные последствия добровольческого порыва, запись в «части смерти» продолжилась и в последующие месяцы: был сформирован, в частности, 2-й ударный революционный полк и также Юго-Славянский добровольческий отряд из бывших австро-венгерских пленных. В августе началось создание Георгиевских запасных полков в Киеве, Минске, Одессе и Пскове, призванных сыграть роль «последнего надежного резерва, употребляемого в бою лишь в исключительных случаях»{2652}. Одновременно стали более интенсивно создаваться подразделения увечных воинов, используемых для выполнения военно-полицейских задач в тылу.