Рай с привкусом тлена - Светлана Бернадская

Усилием воли гоню от себя мрачные мысли о потрясенной и заплаканной Вель. Что сделано, то сделано, ничего уже не исправить. Среди храбрецов, поднявших оружие против рабства, потери куда больше, чем мне бы хотелось, и все же победа за нами…

Дело теперь за малым: проводить оставшихся в живых сенаторов под конвоем к зданию Сената — пешком, извилистыми улочками, чтобы воочию продемонстрировать им новое лицо города, дышащее свободой, — и оставить их в малом сенатском зале, где они смогут как следует осознать свое положение. Убедившись, что все вершители закона находятся под надежной охраной, я спешно выхожу из прохлады длинных извилистых коридоров под жгучие лучи закатного солнца. У входа в Сенат отыскиваю фигуры Тирна и Эйхо, без лишних предисловий даю указания:

— Берите людей и поезжайте в поместья Гарриди и ла Калле. Привезите сюда сенаторских вдов, и поскорее.

— А если… они не захотят ехать? — на всякий случай уточняет Тирн.

— Никаких если. Со всей вежливостью, очень учтиво, но вы должны доставить их в Сенат. А я еду за донной Адальяро.

— Будет сделано, Вепрь, — отзывается Эйхо и тут же исчезает за голыми спинами повстанцев.

Я вскакиваю на первую попавшуюся лошадь, не менее испуганную, чем богатые жители Кастаделлы, и вонзаю пятки ей в бока.

Еще будучи рабом Эстеллы ди Гальвез, я неплохо изучил этот квартал города: Сенатская площадь находится в самом сердце Кастаделлы, от нее солнечными лучами разбегаются мощеные дороги во все кварталы города, в том числе и в сторону порта.

Воспоминание о сучке ди Гальвез заставляет меня нахмуриться: среди заложников, оставшихся внутри Арены, я не видел ни ее самой, ни ее нового мужа, дона Ледесму. Среди убитых ее тоже не было, я бы точно заметил… Если так… значит, им обоим удалось улизнуть? Но как? Просто невероятно, до чего изворотлива эта жестокая стерва…

Я невольно изменяю маршрут и поворачиваю лошадь в другую сторону — к морскому побережью, где находится роскошная вилла дона Ледесмы, бывшего владельца городского невольничьего рынка. В голове бьются мысли: порт сейчас перекрыт, если даже они попытаются сбежать, у них не получится… Положение дона Энрике Ледесмы теперь, после восстания и освобождения рабов, его главного капитала, стало особенно плачевным. Быть может, его вместе с женушкой поймают прежде, чем им удастся незамеченными покинуть город…

Улицы повсюду наполнены возбужденными людьми. В городе не стихают победные крики: счастливые лица бывших рабов, вырвавшихся на свободу, освещают его не хуже солнца. Даже бедняки и городские нищие, плохо понимающие, что происходит, горланят и бьют себя в грудь наряду со вчерашними невольниками. Но сквозь восторженный хор моих ушей вдруг достигают пронзительные женские вопли. Я вновь поворачиваю коня, намереваясь отыскать источник звука. И вскоре нахожу: на ближайшей вилле, гораздо более скромной, чем у Ледесмы, несколько мужчин в рабской одежде волокут за руки и волосы женщину, что отчаянно извивается и пытается лягаться. Судя по одежде, которую бывшие рабы норовят с нее сорвать, это богатая горожанка, из бывших рабовладельцев.

— Прекратить! — слышу я собственный рык, прежде чем осознаю, что меня потряхивает от вспыхнувшей ярости.

С трудом удерживаюсь от того, чтобы не пустить в ход хлыст, но насильники уже отступают, бросив женщину на аккуратно подстриженную лужайку.

— Что здесь происходит?! — спешившись, не своим голосом ору я. — Значит, так вы понимаете, что означает быть свободными?! Вы думаете, что свобода — это право насиловать и убивать беззащитных женщин?

— Это наша бывшая госпожа, — с опаской произносит один из мужчин, отступая подальше. — С нами она поступала еще хуже!

Он вдруг поворачивается спиной и задирает рубашку от поясницы до шеи, демонстрируя мне исполосованную плетью спину.

— А бедняжке Берте она велела сломать пальцы за то, что та разбила тарелку из ее драгоценного сервиза! — вступается второй.

Женщина, обезумевшая от ужаса, отползает все дальше и дальше по лужайке, переводя взгляд со своих бывших рабов на меня.

— Что было прежде — осталось в прошлом! — стараясь совладать с гневом, объявляю я. — Отныне вы — свободные люди, достойные жители Кастаделлы! Всякий, кто совершит насилие и убийство по отношению к своим господам, будет осужден по закону и наказан по всей строгости. Этого вы хотите? Едва вкусив свободы, угодить за решетку темницы? Ты! — я указываю пальцем в ближайшего ко мне человека. — Как тебя зовут?

— Нейл, господин, — он внезапно подбирается и низко склоняет голову — чувствуется многолетняя рабская муштра.

— Нейл, ты отвечаешь за безопасность этой госпожи. Проводи ее в покои, собери всех бывших рабов поместья и объясни, что за бесчинства они ответят только что обретенной свободой. На обратном пути я намереваюсь навестить эту женщину — и пусть только я увижу, что хотя бы волосок упал с ее головы! Ты меня понял, Нейл?

— Понял, господин! — еще ниже склоняется он.

— А завтра поутру вам всем следует явиться в здание муниципалитета и внести в списки горожан свои имена. Кто откажется уважать городские правила — будет объявлен вне закона.

Я не могу и дальше терять времени, вскакиваю на лошадь и поворачиваю ее к распахнутым воротам виллы. За спиной слышу приглушенные голоса:

— Это кто, Вепрь?..

— Да, это он! Ты видел клеймо Адальяро на груди?..

— Слышал, что он сказал? Я здесь теперь главный!..

Ярость постепенно уходит, сменяясь вдруг навалившейся усталостью. Я понимаю, что подобное сейчас может происходить повсеместно… Численности людей Зверя не хватит, чтобы охватить все господские дома и успокоить опьяневших от жажды мести рабов… В ближайшее время, пока еще можно предотвратить несчастья, я должен лично объехать все без исключения дома горожан.

Ударив бока лошади стременами, вновь поворачиваю в сторону дома Ледесмы. Еще квартал — и знакомая мне вилла открывается взору. Однако в тот же миг мои глаза вылезают из орбит от увиденного. Нет, этого не может быть…

Лошадь, почуявшая близость крови, шарахается и мотает головой, пытаясь укусить поводья и натянувшую их руку. Я вновь спешиваюсь, не глядя передаю конец узды кому-то из людей, молча толпящихся перед поместьем, и подхожу ближе к высокому кованому забору, сплошь заплетенному диким виноградом. У забора кто-то приколотил крест-накрест два длинных неотесанных бревна, а на этих бревнах, обнаженная и окровавленная, распята сама хозяйка поместья, Эстелла ди Гальвез.

Удивительно, но она все еще жива. Я подхожу к ней медленно, немой от изумления, и не могу поверить тому, что вижу. Оставшийся целым единственный глаз смотрит на меня без привычного кровожадного предвкушения, и даже без превосходства. По ее изрезанному, истерзанному телу то и