Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

как вы не нуждаетесь в лаврах Фридриха… На вашей могиле, среди венков, будет красоваться лира Орфея, а имя ваше станет бессмертным…»

Таких приятелей, как Петерс, у Бетховена было несколько; мы знаем уже их отношение к нему, их нравственную и материальную поддержку композитору, беспомощному в мелочах домашней жизни, среди которых простые смертные, даже заурядные и бездарные, разбираются легче, чем бессмертный гений, живущий полной жизнью лишь в мире идеалов, а не практических соображений. Так как его капризный нрав, порой наивно доверчивый, порой подозрительный, вызывал разлад и ссору даже с лучшими друзьями, облегчавшими ему обыденные заботы, то господствующее в нем настроение оставалось раздраженное, неудовлетворенное, гармонировавшее с его пессимизмом, как денежная нужда гармонировала с физическими страданиями, как лучшие страницы его творчества гармонируют с теми деталями его жизни, которые отталкивали композитора от толпы и оставляли наедине с легионами мировых загадок и бурных страстей. На закате своих дней Бетховеном овладевает религиозный мистицизм; тетради эскизов покрываются отрывками и темами для целого ряда месс и реквиема, которые он уже предлагает издателям, хотя работает пока только над одной из них. Сознавая отсутствие в себе выдающегося дарования для творчества в области церковной музыки, Бетховен тем не менее посвящает массу времени и труда этой работе, что указывает на отсутствие уравновешенности, на разлад между целью и средствами, рельефно выступающие в его последних произведениях. Какое-то упрямое стремление превзойти себя сказывается в мессе, в последней симфонии, в последних квартетах; какое-то умышленное пренебрежение формами, установившимися в музыкальном искусстве и естественно вытекшими из его сущности. Какая-то экстравагантность проходит красной нитью через последние партитуры, точно намерение предстать перед человечеством на такой высоте, о которой не дерзал мечтать ни один музыкант; но преднамеренность, не драпированная тогой вдохновения и прибегающая к чуждым искусству средствам, способна в лучшем случае удивить, но не увлечь нас.

В дневник того времени записано: «Ну, еще раз пожертвуй всеми мелкими обыденными заботами во славу искусства: прежде всего Бог!..»

Но Бог Бетховена не был Богом тех старинных композиторов, которые оставили нам шедевры церковной музыки; в нем не было той sancta simplicitas, которая обусловливает так называемую веру и религиозность; убежденный деист наш не был убежденным католиком; взгляды, идеи, вкусы, темперамент, все в Бетховене шло наперекор принципам, благодаря которым Бах, Гендель и Моцарт могли писать оратории, мессы, офертории и реквиемы, выдержанные в стиле и настроении.

Нелегка была работа Бетховена; одна лишь часть мессы, Credo, потребовала приблизительно (если можно в этой области установить какой-либо масштаб) столько же труда, как 5-я или 6-я симфония; по ночам, бывало, он целыми часами проверял ритмические особенности мессы, отбивая такт рукой и ногой, что вызывало резкие протесты соседей и домохозяина. Однажды днем, подойдя к его квартире, Шиндлер услышал необыкновенный шум, доносившийся из-за дверей: топанье ногой, удары палкой, неистовое завывание темы фуги из Credo, все смешивалось в одну дисгармонию. Вскоре перед гостем появился композитор с искаженными чертами лица, с крупными каплями пота на лбу, точно после смертного боя с легионом контрапунктистов. Нельзя отрицать в мессе этой ни возвышенности, ни величественности, но эти достоинства парализуются невозможными требованиями к певцам, недостатками вокальной части партитуры, а главное – отсутствием стиля и настроения, соответствующих этому роду искусства. На Kyrie автор поместил примечание: «Исходит из сердца. Да проложит она дорогу к нему же». На другой части, Dona nobis: «Эта часть должна изобразить глубокий мир внутренний и внешний». В заголовке мессы, как это видно из рукописи, хранящейся ныне в Берлинской королевской библиотеке, стояло сначала Magna, зачеркнутое и замененное solennis; там же хранится текст мессы, написанный карандашом на очень толстой бумаге, почти картоне, и значительно стертый временем.

Действительность не оправдала намерений автора, и месса явилась в музыкальной литературе как произведение своеобразное, оригинальное, но мало говорящее сердцу. Великий индивидуалист в искусстве не мог втиснуть своего вдохновения в рамки чуждого ему стиля; месса была не создана, а обработана, на что положен четырехлетний тяжелый труд; произведение это представляет собой нечто компилятивное, едва связанное из нескольких частей, проникнутых в то же время великим и мятежным духом автора. Бетховен сознавал отрицательные стороны мессы как произведения, предназначенного для церковного обихода, и потому часто рекомендовал ее в качестве оратории, с чем мы не раз встретимся в его письмах. Бетховена нельзя назвать неверующим, но вместе с тем вера, предписываемая церковью, была ему совершенно чужда и, конечно, не гармонировала с его здравым смыслом. В 1816 году он говорил дель Рио:

– Я постепенно перестаю веровать и все же еще верю.

«Чтобы сочинять действительно церковную музыку, – пишет он в это время в своем дневнике, – надо изучить древние хоралы, исполняемые в монастырях, познакомиться с лучшими переводами и лучшей просодией католических псалмов». И он делал все это, он работал над этим, он усиленно направлял полет своего вдохновения в эту область и порой достигал цели. Летом 1821 года настроение композитора соответствовало характеру и стилю органных произведений; в эскизах его сохранились указания о намерении писать для органа; однажды композитор задумал даже, в сопровождении военного капельмейстера Штарне, отправиться в церковь св. Иоанна, где «импровизировал на органе две прелюдии: одну нежную, почти любовную, другую – мрачную, фугированную». Частое недомогание, хлопоты с племянником, в связи с непредвиденным размером мессы, постепенно разраставшейся до необыкновенного объема, привели к тому, что произведение, начатое осенью 1818 года, не было окончено к 9 марта 1820 года, когда Рудольф принял жезл архиепископа в Ольмюце, и лишь летом 1822 года, в Бадене, были дописаны последние такты партитуры, которой автор посвятил огромный труд и которую часто называл своим лучшим произведением.

Когда Бетховену замечали, что месса его опоздала, что эрцгерцог принял звание архиепископа и переехал в новую резиденцию, композитор отвечал:

– Я жду, когда эрцгерцог станет папой.

В мае 1822 года А. М. Z. сообщила своим читателям, что Бетховен «окончил, наконец, свою новую мессу; говорят, она необыкновенного объема и требует не менее двух часов для исполнения; надеемся услышать ее в концерте, который автор намерен дать с этой целью будущей осенью».

Издание мессы было одним из самых долгих, мучительных и неудачных его предприятий; задумав получить как можно больший доход со своего «наиболее совершенного» произведения, автор объявил подписку по 50 дукатов за экземпляр рукописной партитуры; короли прусский, французский, саксонский, русский император, герцоги тосканский и гессен-дармштадтский, князья Антон Радзивилл и Н. Б. Голицын, бывший губернатором познанским, общество «Цецилия», во Франкфурте-на-Майне – вот девять из множества намеченных подписчиков, которых удалось впоследствии, после долгих стараний, склонить к приобретению партитуры