Замок лорда Валентина (сборник) - Роберт Силверберг

Не находил он оснований и для выхода на более глубокий уровень постижения, кроме разве что простого до банальности толкования: наблюдаемые им в течение последнего времени передвижения морских драконов служат еще одним предупреждением о том, что мир в опасности, что какие-то могучие силы угрожают стабильности государства. Это было ему уже известно, и лишних подтверждений не требовалось. Но почему именно морские драконы? Какая засевшая в его голове метафора превратила морских млекопитающих в чудовищ, угрожающих поглотать весь мир?

Карабелла заметила:

— Мне кажется, ты просто устал. Отвлекись, подумай о чем-нибудь другом, и тогда в какой-то момент значение сна прояснится само. Ну как? Пойдем на палубу?

В последующие дни он больше не видел драконьих стад — лишь несколько отставших одиночек, а потом и они перестали появляться. Да и во сне Валентина больше не тревожили угрожающие образы. На море царило спокойствие, небо было ярким и чистым, с востока дул попутный ветер. Валентин подолгу в одиночестве простаивал на мостике и всматривался в даль; и ют пришел день, когда среди морской пустыни над горизонтом вдруг показались ослепительно белые щиты меловых утесов Острова Сна — самого священного и мирного места на всем Маджипуре, прибежища милосердной Хозяйкой Острова.

Глава 7

Поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже ради получения причитающегося жалованья: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться.

Симуст, десятник из гэйрогов, все еще сохранял верность хозяину, равно как и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничные и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных — ведь как ни крути, а работы для большинства из них не осталось, да и платить полное жалованье он был не в состоянии, поскольку на рынок вывозить нечего. Кроме того, если слухи о растущих перебоях с продуктами по всей провинции верны, рано или поздно возникли бы сложности даже с пропитанием. И все же их уход он воспринял как упрек. Как их хозяин, он отвечал за их благополучие и поделился бы с ними всем, что имел. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то кипела жизнь! Этован Элакка ощущал себя королем, чьи подданные отказались от гражданства и перебрались в другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и отдавать бессмысленные распоряжения, которые некому исполнять.

Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.

До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, затем налево — в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Потом он приветствовал плотоядные растения, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил наконец к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда были хорошо видны располагавшиеся вдоль пологого подъема посадки стаджи, глейна, хинга-морта и нийка.

На плантациях не осталось ничего, сад почти опустел, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет: «Несчастный сумасшедший старик! Горе лишило его рассудка». Ну и пусть себе болтают. Этован Элакка никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше.

Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки — а иначе что здесь еще делать?

В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он запретил их трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только прекратится воздействие отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось так мало, что они едва успевали ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уже об уборке мертвых растений. Поначалу он решил, что сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразимо огромным, и он предпочел оставить все как есть: пускай погибший сад служит своего рода надгробным памятником былой красоте.

Через несколько месяцев после пурпурного дождя, прогуливаясь как-то утром по саду, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутые в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх по склону в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. Чуть дальше виднелась новая троица — все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.

Он быстро вернулся в дом. Ксхама готовила завтрак.

— Где Симуст?

— В нийковой роще, господин, — не оборачиваясь ответила женщина-гэйрог.

— Нийки давно мертвы, Ксхама.

— Да, господин. Но он в нийковой роще. Он там всю ночь, господин.

— Сходи за ним, скажи, что я хочу его видеть.

— Он не придет, господин. А если я уйду, пища пригорит.

Ошеломленный ее отказом, Этован Элакка не нашелся что сказать. Потом, немного поразмыслив, пришел к выводу, что во времена таких перемен и не то еще будет, отрывисто кивнул и опять вышел на улицу, не произнеся ни слова.

Со всей возможной скоростью он взобрался по склону, миновав вызывающее уныние море пожелтевших скрюченных побегов стаджи, голые кусты глейна, а также нечто сухое и бесцветное, что было когда-то хингамортами, и достиг нийковой рощи. Мертвые деревья были настолько легкими, что сильный ветер без особого труда выворачивал их вместе с корнями, поэтому в большинстве своем лежали на земле, а остальные стояли под разными углами, будто какой-то великан играючи смахнул их тыльной стороной ладони. Этован Элакка не сразу нашел Симуста, но потом разглядел его: десятник бродил по опушке рощи от одного наклоненного дерева к другому, время от времени останавливаясь и заваливая какое-нибудь из них. И так он провел всю ночь. Поскольку сон гэйрогов ограничивается несколькими месяцами спячки в году, Этована Элакку никогда не удивляло, что Симуст работал ночью, но такие бесцельные действия — это на него не похоже.

— Симуст!

— Это вы, господин? Доброе утро, господин.

— Ксхама сказала, что вы здесь. С вами все в порядке, Симуст?

— Да, господин. У меня все хорошо, господин.

— Вы уверены?

— Очень хорошо, господин. Очень. — Но в голосе Симуста недоставало убедительности.

— Вы не спуститесь? Я хочу вам кое-что показать.

Казалось, гэйрог тщательно взвешивает это предложение.

Потом он медленно спустился до того уровня, где его поджидал Этован Элакка. Змееобразные завитки его волос, которые не ведали полной неподвижности, сейчас судорожно дергались, а от мощного чешуйчатого тела исходил запах, который, насколько мог судить Этован Элакка, уже давно знакомый с ароматами гэйрогов, свидетельствовал о тяжелых страданиях и дурных предчувствиях. Симуст работал у него двадцать лет, но никогда раньше Этован Элакка не ощущал, чтобы от него так пахло.

— Да, господин?

— Что вас тревожит, Симуст?

— Ничего, господин. У меня все хорошо, господин. Вы хотели мне что-то показать?

— Вот, — сказал Этован Элакка, доставая из кармана продолговатый заостряющийся к концу зуб, который обнаружил у основания пиннины. Он протянул его Симусту и объяснил: — Я нашел это примерно полчаса назад, когда обходил сад. Я хотел узнать, известно ли вам что-нибудь о таких штуковинах.