Бездна голодных глаз - Генри Олди

— Садитесь, ребята. Вернемся к нашим баранам.

— Вернемся, — подтвердил Скил, придвигая табурет поближе и думая, что потом, когда все кончится, надо будет не забыть спросить у Упурка — кто же все-таки такие эти самые бараны?…

Глава тринадцатая

Мы ко Времени пришли по бездорожью,

Задыхаясь от любви и нелюбви.

Только ложью мы не пользуемся. Ложью

Мы не пользуемся. Нет ее в крови.

…Город — а, вернее, то, что от города еще оставалось — вибрировал от переполнявших его слухов. Слухи появлялись ниоткуда и уходили в никуда, обрастая за краткий свой век невообразимо пестрым шлейфом домыслов и подробностей. Тощие ножки сплетен путались в этаком подоле и носили своих хозяев от квартала к кварталу, от развалин центра к пепелищам окраин; и даже в Зеленый замок забегали легкие на ногу слухи, и привратники Дикой дружины приветливо опускали мост перед болтливыми гостями.

О чем говорил ветер? О чем шептались редкие сохранившиеся деревья? Что орал всполошившийся гром с любопытного неба?! Да разное… Не успели стихнуть волнения умов в связи с таинственным исчезновением сумасшедшего маньяка Девоны Упурка, вносившего дополнительную остроту в без того пересоленную городскую жизнь, как странные заказы обрушились вдруг на ремесленные кварталы, и те было заартачились, но внезапно согласились — и принялись ткать, ковать, плести… И трупожоги облегченно вытирали лбы, радуясь некоторому уменьшению их нелегкого труда, и одновременно досадуя на малую добычу, ибо число невинно и винно убиенных резко сократилось. Город притих и ждал. Ждал неведомо чего, и это пугало больше привычного хаоса реальности. И дождался.

Все, от сопливых недоростков до облысевших старшин, были ошарашены невесть откуда взявшимися сообщениями о предстоящей публичной смерти объявившегося Девоны — и на фоне такой сенсации как-то затерялся тот факт, что Упурок обнаружился в каризах «этих ужасных Подмастерьев» и был на сегодняшний день подозрительно жив-здоров, чего и всем желал. А там уж громом среди ясного неба грянула весть о великой ночной битве между воровским крысиным кланом Долбоносиков и выбравшимися из своих катакомб Подмастерьями, битве за похищенных дорогостоящих женщин в неизвестном, но крайне большом количестве; битве, когда пять впервые объединившихся банд под предводительством самого Свиного Когтя преградили дорогу зарвавшимся юнцам, и предполагаемая забава обернулась четырехчасовой обоюдной резней с перерывами на взаимные оскорбления и вопли безумного Упурка, рвавшегося в бой — но его крепко держали телохранители или охранники (не разобрать в темноте!) из тех же Подмастерьев.

Под конец связанного Девону уволокли с поля боя; и правильно, нечего разменивать столь ценную, всем населением ожидаемую гибель на дешевую смертишку в глупой потасовке… А потом в гущу свалки выпал из ночного мрака серый бешеный призрак в развевающемся балахоне — это тогда клином зацепило сопротивлявшегося Упурка — и когда после прохода сквозь вопящих бойцов он вырвал кадык у Свиного Когтя, то оставшиеся в живых окраинные шакалы живо решили, что женщин они себе и сами натаскают, и вообще баба — она и есть баба, а Подмастерьям тоже хочется, люди как-никак, и еще очень даже люди, вполне — только злые до чрезвычайности, мостовая им пером…

Потом город три месяца гудел вхолостую ввиду отсутствия особых происшествий, если не считать выходов Дикой дружины из-за своих стен.

Угрюмая стальная черепаха под панцирем остроклювых щитов дважды скрежетала по улицам, и при виде мелькающих в переулках жителей строй дружинников чуть сужался, самый громогласный из них взбирался на плечи сотоварищей и орал в тишину молчащих руин всего одну фразу: «Что у вас тут происходит? Что!»

Город не отвечал, черепаха втягивала голову под панцирь и уползала в замок, топорща частокол копий. Жертв не было. И даже окраины горели значительно реже.

По истечении тринадцатой недели на площади, где обычно собирался Ежегодный круг, объявились Подмастерья. Дюжина или полторы. Они приволокли на брусках девять прочно сколоченных пандусов разной формы и принялись подгонять их один к другому и крепить конструкции к закопченному провалу стен разрушенного особняка. Там в руинах умудрились сохраниться остатки невообразимо покосившегося балкона и торчащих из кирпича балок. Собравшаяся вокруг толпа с интересом следила за развитием событий, но драться не спешила. Одни требовали подождать до выяснения назначения стройки, а уж потом начать резать неугомонных строителей. Другие настаивали на том, что ломать — не строить, потому что ломать гораздо интереснее, и, следовательно, надо сломать всю эту халабуду незамедлительно, а Подмастерьев пока не трогать — пусть строят снова, а то нечего будет ломать во второй раз. В конце концов фракции передрались между собой, а когда трупожоги утащили убитых — на Кругу уже стоял здоровенный помост с двумя треугольными лесенками, впереди и сбоку. Тылом он вписывался в развалины таким образом, что стена с балконом вплотную примыкала к задней кромке помоста, а остатки боковых стен охватывали его с двух сторон. И десять дней после этого стучали топоры и молотки, клинья входили в уготованные пазы, звенели штыри сходившихся креплений, и так до тех пор, пока пандусы помоста, лесенки и стены не стали единым целым. Трижды за этот срок помост поджигали. Но делали это вяло, без энтузиазма, скорее для острастки и порядка — и сами же бросались помогать тушить. На утро после третьего пожара на помосте объявилась компания старшин восьми крупнейших ремесленных кварталов, ранее никогда не отличавшихся склонностью к общему мнению. Их представитель, рыжебородый красильщик Кархайн, очень вежливо разъяснил собравшимся горожанам, злобно поглядывавшим на старшин и друг на друга, — разъяснил, что ежели кто хочет подохнуть, то штандарт ему в руки по этому поводу, и вообще, но никому не дано права препятствовать такому всеобщему делу, как обещанная публичная смерть Девоны Упурка; и к таким нехорошим плосконосым людям, ставящим личное выше общественного, будут применены соответствующие меры.

В качестве аргумента на помост выволокли троих неудачливых поджигателей, и соответствующие меры применялись к ним в течение двух часов, под угрюмое молчание толпы, оценившей вежливость рыжего Кархайна.

Больше поджогов не было. И правильно, потому что помост — чепуха, доску новую приколотил — и весь ремонт, а полотно сгорит и не починишь! — Подмастерья как раз со следующего дня и принялись затягивать все вокруг коряво расписанной мешковиной; и пространство над помостом запестрело от тканей и, звенящих, как струна, тросов.