Бездна голодных глаз - Генри Олди

Он не хотел, чтобы это был длиннорукий.

Сутулая коренастая фигура в пунцовом капюшоне выглядела на удивление знакомой, и он всматривался в уверенные движения; всматривался до рези под веками.

Палач ловко выдернул меч из колоды, постоял и левой рукой вытащил и топор. Потом он приблизился к мастеру и положил меч у его ног. Топором? По стоячему?

Эту мысль мастер додумать не успел.

Сверкающий полумесяц взмыл над ним, и он узнал человека в капюшоне.

— Плечо не напрягай, — бросил мастер. — Меч — возьмешь. Себе…

Лезвие топора полыхнуло вдоль столба, и веревки ослабли. Мастер почувствовал привычную свинцовую тяжесть рукояти, скользнувшей в затекшую ладонь.

— Бери, отец. После передашь. Пошли…

И уже прыгая с помоста, смахивая шишаки и кольчужные перчатки, краем глаза он не переставал следить за коренастым юношей в пунцовом капюшоне, мерно вздымающим такой родной топор. Хорошо шел, легко, плечо расслаблено…

Это не была битва.

Это была бойня.

Мастер плохому не научит.

(И маленькая сноска в нижнем правом углу. «Витражи патриархов. Хранилище, нижний ярус, тридцать второй стеллаж».)

Глава двенадцатая

Удар меча обрушу,

И хрустнут позвонки,

И кто-то бросит душу

В размах моей руки.

…Скил послушно глядел в подпрыгивающий затылок Девоны, спускавшегося впереди него в хранилище, но перед глазами трупожога до сих пор мерно вздымался и опускался огромный меч с крестообразной рукоятью. Скилу хотелось выть. Это Девона привычно растворялся в произносимых фразах, это он был безумен — и лицо Упурка покорно истекало бесконечной сменой выражений — а Скилъярд впервые в бестолковой своей жизни, дымной и суетливой, впервые испытал таинство погружения в чужую, бесстыдно распахнутую сущность; впервые осознавал, что значит быть внутри, быть другим, просто — быть!… Впервые — и треугольный меч полыхал в клубящемся мраке, и непонятные слова лопались разрубленными веревками, и одна из масок Упурка, не раз мелькавшая в течение рассказа, казалось Скилу странно знакомой… Он не знал, где видел ее, не знал, чей образ примерял безумец; Скил спотыкался о выщербленные ступени, протискивался в узкую дверь хранилища, смотрел на повернувшегося к ним Сарта с безразличным музыкантом у ног — и…

И внезапное знание неожиданно затопило дрогнувший рассудок Скилъярда. Он узнал черты, проступавшие в говорившем Девоне.

Узнал — и не удивился. Что-то сгорело в нем; что-то, но не все.

Забыв о приличиях, Скил кинулся к молчащему старику, едва не наступив музыканту Гро на руку.

— Что сталось с мастером?! — Ему казалось, что он кричит, кричит до судорог в горле, но сил хватило лишь на свистящий шепот. — Говори, старик! Дальше!… Ты должен знать! Ты должен…

Сарт тяжело поднялся навстречу.

— Хороший мальчик… — его холодные ладони крепко сжали голову Скила, и испытующий взгляд Сарта надвинулся на замершего трупожога. — Сообразительный… Да, я должен знать. И знаю.

И бледнеющий Скил увидел в глубинах бесцветных зрачков старика, потерявшего возраст на неведомых дорогах, — увидел в их зыбкой колеблющейся глубине хмурого коренастого юношу в пунцовом капюшоне, отчаянно пробивающегося к темнеющему входу в катакомбы; увидел грузное тело на его широких плечах, обмякшее тело с неправдоподобно тонкой стрелой под левой лопаткой; увидел, дрогнул, — и внезапная тьма немыслимого прошедшего времени затопила открывшееся.

Скил отшатнулся.

— Лучники, — еле слышно бросил Сарт вслед ему. — Они встретили нас на окраинах… Мастер умер легко и быстро, а я… Я ушел в каризы. И вот, как видишь, — умираю до сих пор. И все никак не выходит. А жаль.

— И Подмастерья приняли вас?

Скил спиной почувствовал зябкую, томительную влажность голоса Сырого Охотника. Видимо, Сарт также ощутил возникшее напряжение, потому что он долго смотрел на людей, стоящих у незапертой двери, и взгляд его старательно обходил молчащего Девону.

— Приняли, — наконец сказал он. — Это сейчас в каризах Подмастерья. А тогда были — Мастера. Они видели казнь Собеседника и знали, кто мы. Тело учителя оказалось лучшей рекомендацией.

— Этого не может быть! — взорвался Пирон и, оттолкнув Сырого Охотника, вплотную подбежал к Сарту. Тот иронически приподнял бровь и улыбнулся Пирону.

— Ты лжешь! Я читал архивы — Магистра по прозвищу Собеседник казнили еще до Второго Нашествия! Второго — ты слышишь, старый безумный лжец?! — если это вообще не легенда!

— Ты знаешь историю… — Сарт протянул руку и легко коснулся спутанных волос юноши; и Пирон отпрянул в изумлении. — Это хорошо. История заслуживает уважения. А легенды — это всего лишь слишком эмоциональная история. И зачастую слишком наивная… Да, Собеседника, патриарха Мастеров из каризов — который, кстати, терпеть не мог, когда его называли Магистром — действительно казнили почти два века тому назад. По местному времени… Что было потом, мой кричащий знаток архивов?!

— Потом? — Пирон на мгновенье задумался. — Потом была трехлетняя засуха, и гонения на уходящих в каризы, и через год Мастера заговорили Путь через катакомбы, создав Витраж Дороги, ныне почти утерянный… Потом полтора десятилетия было безвременье, и никак не могли выбрать следующего Магистра, потом горел Зеленый замок, и…

— Как звали следующего Магистра? — мягко перебил его Сарт.

Еще секунду Пирон продолжал бубнить под нос события и даты, после неожиданно осекся и кинулся к дубовому шкафу, пылившемуся в дальнем нефе. Хлопнули створки, перевязанные свитки полетели на пол, Подмастерье по уши зарылся в их шелестящую груду — и когда он вынырнул оттуда с коричневым пергаментом в руке, лицо его напоминало серый изношенный балахон Сырого Охотника.

— Следующего Магистра, — слова падали тяжело и бесцветно, подобно ледяным каплям; и Скил физически ощутил их холод.

— Следующего Магистра звали Сарт.

Свиток шлепнулся на гору бумаги и, шурша, скатился на пол. Сарт подошел и бережно подобрал его.

— Да, — сказал он. — Следующего Магистра звали Сарт. И он любил жизнь, как только может любить ее ученик великого палача. И эта жизнь исторгла его из себя, как мать — кричащего ребенка. Только мне удалось вернуться.

Уже возвратившись в комнату, Скил вдруг сообразил, что Девона за все время так и не произнес ни единого слова. И по дороге молчал. Пирон — тот просто остался в хранилище, колеблясь между стремлением уличить старика во лжи и страстной надеждой поверить в невероятное; Сырой Охотник мгновенно растворился в сумраке переходов по своим сырым охотничьим делам; а Девона все оставался непривычно тихим и только все туже скручивал в трубку извлеченный из-за пазухи список.