Бездна голодных глаз - Генри Олди

Уже возвратившись в комнату, Скил вдруг сообразил, что Девона за все время так и не произнес ни единого слова. И по дороге молчал. Пирон — тот просто остался в хранилище, колеблясь между стремлением уличить старика во лжи и страстной надеждой поверить в невероятное; Сырой Охотник мгновенно растворился в сумраке переходов по своим сырым охотничьим делам; а Девона все оставался непривычно тихим и только все туже скручивал в трубку извлеченный из-за пазухи список.

— Слушай, Девона, — не выдержал наконец Скил. — У тебя что, губы заржавели?! Где не надо — так ты первый, а тут… Ты как себе мыслишь, этот… как его… Сарт — врет или нет?

Упурок равнодушно пожал плечами.

— Не знаю, Скилли. Думаю, что не врет. Нет, не думаю — чувствую. Болит у него, глубоко, внутри, но — болит… Пустота у него там, без дна, без смысла, но — болит, Скилли… И так же чувствую, что мне все это безразлично. Пока. Вот Пирон ждет, что придет добрый дядя — а лучше сразу два дяди — и даст ему конфету. Дешево и сердито. Бог из машины. А я не Пирон. И не Сырой Охотник, отгородившийся от мира серым безразличием балахона и умением в случае чего дать любому палкой по голове. Впрочем, под шелухой, под коркой и в том же Сыром Охотнике сидит маленький сопливый Пирон; иначе он давно уже перерезал бы себе горло, при всей антипатии к металлическому оружию. Надежда, Скилли, умирает… последней. А вот я — чужой. И Сарт — чужой. Только я хочу стать своим, а Сарт… он или раздумал, или разучился, или… Не знаю. Вернее, не чувствую. Пока. А так — все может быть, парень Скилли…

Возбуждение медленно угасало в нахмурившемся Скилъярде. Ему было очень жалко тоскливого неприкаянного Упурка, но он стыдился своей жалости. Кто он такой, в конце концов… И потом — что-то общее проглядывало в отстраненно-вежливом Сарте и импульсивно-распахнутом Девоне. Что-то общее, скрытое в толще мелочей, неразличимое для постороннего взгляда… Может быть, это и значило — играть?!

— А я-то думал, тебе будет интересно, — уныло пробормотал Скил. — Выговоришься, развеешься, и…

— И помирать раздумаю, — подхватил Упурок. — Нет уж, Скилли, меня на треп не купишь. Зря, что ли, мы тут список составляли? Да и Пирон обидится…

Скил не нашел ничего лучшего, как глухо буркнуть насчет того, что жизнь в конечном счете не такая уж бесполезная штука.

— Да, — неожиданно согласился Девона. — Это если жить. А как живу я, Скилли? Я читаю жизнь с листа, как придется, не успевая разобраться, подготовиться, расставить паузы и ударения. Кто подсунул мне этот лист — и почему именно этот? Что было на прошлых листах и что будет на следующих?! И какая цель маячит в конце?… Единственное, в чем я свободен — так это усилить акценты там, где я хочу. И порвать лист тогда, когда мне взбредет эта блажь в голову. Ты думаешь, почему Сарт не сказал нам, отчего его — мастера, Магистра и кто он там еще? — выбросило из каризов, и вообще из его мира и его времени? Гляди, Скилли!

Девона швырнул Скилу пачку листков, которые Сарт подсунул им в хранилище и с которых Девона позднее читал «Мастера» — и Скил с трудом исхитрился поймать их. Затем быстро перелистал страницы. В самом конце оказался приколот кусок странной голубоватой бумаги — или ткани? — исписанный летящим крупным почерком. Сбоку были пририсованы три смешные рожицы. Последняя была смешная и страшная одновременно. Страшно смешная. И глаза, как у голодной крысы. Скил вгляделся в написанное.

Одиноко-незрячее солнце глядело на страны,Где безумье и ужас от века застыли на всем,Где гора в отдаленье казалась взъерошенным псом,Где клокочущей черною медью дышали вулканы.Были сумерки мира.

Дальше голубизна куска резко переходила в обугленную кромку, словно слова внезапно обрывались в хищный первобытный хаос, в дымящуюся лаву; и рожица в правом углу удовлетворенно косилась в изломанную трещину открывшейся бездны.

Скил вернул листы Девоне и опустился на табурет.

— Я думаю, он перешел границы власти, — тихо сказал Скил, и на миг ему показалось, что это произнес не он, а кто-то другой, спокойный и бесконечно старый. — Если это и означает играть, то нельзя играть безнаказанно. Ни жизнью, ни словами. За сказанное надо отвечать. Уж лучше банальная кровь человека на щите. И, наверное, именно поэтому Собеседник позволил…

Девона внимательно посмотрел на Скила.

— Я не ошибся в тебе, парень Скилли, — словно ни к кому не обращаясь, бросил Девона. — Пирон с его возможностями — если легенды не врут — снес бы тюрьму, а Сырой Охотник перебил бы полгорода. А Собеседник пренебрег всем, вплоть до собственной жизни. Плевать он на нее хотел. Я полагаю, это и есть подлинная власть, не требующая ежеминутных подтверждений. И Сарт понимает это. Теперь понимает. Понимает, Скилли, — где бы он ни был и кто бы он ни был! А пути его вызывают головокружение даже у меня, и я не хочу представлять непредставимое. Тем более, что мы с ним, как я уже говорил, в разных плоскостях.

— Как — в разных? — переспросил Скилли.

Девона положил на столик лист бумаги, а второй лист поставил сверху на ребро.

— Вот, — сказал он. — Эта плоскость — я. А та — Сарт. Понимаешь? И я вот здесь, на столе, а он — там, вверху. Или внизу. И мы безразличны друг к другу.

Скил кивнул. Он понимал. Плоскость — это когда плоско. Девона — на столе, а Сарт — вверху. Или лучше — внизу. И подальше… Он пригляделся повнимательней и поднял глаза на Упурка.

— Ты — вот тут, — Скил морщил брови, раздумывая вслух. — А Сарт — тут… но вот здесь, посередине, вы пересекаетесь. Что тогда, Девона?…

И он ткнул пальцем в место пересечения.

Девона поднял стоячий листок и расположил его горизонтально над лежащим на столе.

— А так? — как-то неуверенно спросил он у Скилъярда. — Так ведь не пересекаемся?

Скил хитро улыбнулся.

— Здесь не пересекаетесь, — подтвердил он. — Здесь. А там, далеко, за комнатой, за каризами, за городом, — кто его знает?! Вдруг да пересечетесь…

Дверь хлопнула, и в комнату вошел огорченный Пирон.

— Не хочет, — он развел руками, и Скил сразу понял, кто не хочет и чего не хочет. — Просил, уговаривал — нет и все. Врет, наверное… Одна надежда, что…

В последних словах Пирона не было уверенности. Так, досада и мальчишеская злость.

— Ну и не надо, — утешил его Девона. — Просил, говоришь… на коленях, небось, стоял. Не расстраивайся. Сам же видишь, одна надежда на меня. Мы, ненормальные, все такие — судьбоносные…

Девона развернул скрученный в трубку список.

— Садитесь, ребята. Вернемся к нашим баранам.