Повелитель света - Морис Ренар

– Герцог Альфонсо не пренебрегает и скульпторами, – осторожно намекнул Тюбаль, – так как именно Баччо теперь, после Пиньи, в милости у его светлости.

– Я был глуп! – ответил Чезаре. – Глуп и жалок, что добивался фавора этих распутных лицемеров. Они мне противны. Святоши из приапей, на что вообще они годны? Устроить па-д’арм[111], затравить быка, метнуть копье и следовать наставлениям Бальдассаре Кастильоне, жалкого систематизатора изысканных обычаев!.. Наш двор? Труппа комедиантов. Их жизнь, их крестины, их свадьбы? Мифологические представления! А кардинал тем временем пребывает в своем винограднике, где в окружении девушек наслаждается шербетом; дворянин поселяется у своего учителя фехтования, и если они с кардиналом покидают свои обиталища, то где, по-твоему, встречаются? В лавке золотых дел мастера! Ах! С каким бы удовольствием я плюнул им в лицо!

Герцогский замок, огромная квадратная глыба, цитадель, окруженная поясом заполненных водой глубоких рвов, накрывал их своей тенью. Чезаре сплюнул в ближайший ров.

– Мало ли они высмеивали меня в своих балаганных фарсах, когда я страдал, униженный, преданный, но проглатывавший желчь, в надежде на то, что вскоре зацветут лавровые деревья?.. Ах, дурья моя башка! Ах, подлецы!

Его горячность не иссякала. Мысль о поражении, опасная и яростная, заслоняла все прочие.

– И это бы еще ничего! Но все эти правящие фамилии – считай и сверяй сам, Тюбаль: Сфорца в Милане, Малатеста в Римини, Медичи во Флоренции, Эсте в Ферраре – имеют одну и ту же наследственную привычку: склонность к преступлениям! Его светлость или прелат, превосходнейший или преподобнейший – все они, «вылепленные» Макиавелли по подобию Чезаре Борджиа, обращаются с кантареллой или кураре не менее ловко, чем с корделеттой или стилетом. Они отравляют, удушают, перерезают горло, затем бормочут молитву – даже думать не могу об этом!.. И кстати, уж не полагаешь ли ты, что они используют лишь железо и огонь, шнуры и яды? Куда там! – Чезаре приблизился к своему наперснику. – Они не брезгуют и колдовством! Я в этом уверен. Двенадцать лет назад от чахотки умер мой покровитель – странная, скажу тебе, была смерть!

– И кто же это?

– Галеаццо Бисканти, проведитор.

– Да, достойный был человек! – с сожалением произнес еврей. – Помню такого…

– Только представь себе, Тюбаль, сколько могущественных людей сгинуло с тех пор, не говоря уже о прежних временах! Кардинал Джанфранческо Ториа, гонфалоньер святой церкви; Джисмондо Полеони, кондотьер; и множество, множество других…

– Хо! – возразил Тюбаль. – Но в этом году, как мне кажется, умирают не столь усердно…

– Действительно. Тем не менее подеста Борсо Строцци буквально вчера скончался во цвете лет, почти ничего не оставив наследникам. А пару недель назад Леонора д’Урбино – слишком красивая, полагаю, или же слишком суровая – зачахла от загадочной болезни, так что умирают у нас практически каждый день.

– Как! Женщина? – воскликнул Тюбаль. – Вы подозреваете, что кто-то решил умертвить молодую несчастную женщину?..

Еврей с любопытством изучал физиономию Чезаре. На лице ваятеля проявилось раздражение.

– Бог ты мой, да пол не имеет значения! Месть – она и есть месть. Я же твержу тебе о том, что это низко – действовать втайне, исподтишка, для удовлетворения столь жалкой злопамятности. Алчность, зависть, вожделение – ха! – благородные страсти, ничего не скажешь!.. Но у герцога хватает и других, и каждая, по сути, есть подражание тирану… Образно выражаясь, Альфонсо д’Эсте – образец всего герцогства! Забавно, право же! Сын француженки, внук нашего противника Людовика XII – стало быть, варвар, помноженный на врага! А его бабка? Лукреция Борджиа! То есть он, возможно, происходит от папы римского Александра VI или кардинала Бембо и потому является плодом инцеста или адюльтера! Как же ему не быть похотливым, завистливым, жадным…

Еврей ухмыльнулся:

– Как знать, заплатил бы он вам вообще ваши две тысячи флоринов? Похоже, казначеи его светлости рассчитываются по обязательствам лишь в случае его болезни. Это пожертвование, которое он делает небесам в обмен на выздоровление!

– Да, как знать! – согласился Чезаре, объятый праведным гневом.

Он задумался, но после нескольких размашистых шагов резко остановился и спросил:

– Но что, если ты ошибаешься?.. Вполне ведь мог стать жертвой какой-нибудь мистификации…

– Мы почти на месте, – сказал Тюбаль.

Чезаре двинулся дальше. На углу улицы уже виднелись дом ростовщика и начало палаццо делла Такка. Чезаре Бордоне обычно избегал здесь ходить – из-за Кьярины, с которой не хотел встречаться. Он признался в этой своей слабости еврею и спросил, часто ли тот ее видит.

– Очень часто. Будучи вашей законной женой, под одной крышей с любовником она жить не может, поэтому Баччо поселил ее в бельведере, неподалеку от Врат Моря. Но она постоянно приходит во дворец, как вы и сами, наверное, догадываетесь.

– Прибавим шагу! – предложил Бордоне.

– Вам нечего бояться, мессир. Она, конечно, придет и сегодня, но в более поздний час. У меня здесь свои шпионы. Вечером, за ужином, у моего соседа собирается восхитительная компания. Наберитесь мужества: сам герцог должен явиться туда инкогнито, вместе со своим окружением…

– Да ты брешешь!

– Вовсе нет. Речь идет о представлении его светлости статуи, после чего все намерены отпраздновать победу.

– Заранее?.. Вот ведь мошенники!

– …И единственная красавица, которой дозволено при этом присутствовать, именем искусства, – та, что послужила моделью, мессир: сеньора Кьярина.

Чезаре с трудом подавил в себе желание наброситься с кулаками на что угодно – да хоть на окружающую их пустоту.

– Черт! Так вы все еще ее любите? – усмехнулся Тюбаль, наблюдая за ним краем глаза.

– Знай, что в любом случае, – отвечал бедняга, – нет в мире женщины, ради которой Чезаре пожертвовал бы своей славой.

Дом Тюбаля, узкий, с остроконечной крышей, был украшен портиком, походившим на глубокую пещеру. Расположенный наискось дом казался насупившимся и как будто пытался отвернуться.

Мрак улицы лишь усугублял его черноту, в то время как палаццо делла Такка, возведенное напротив площади народных празднеств, сияло в последних огнях заката.

Наряду с палаццо деи Диаманти то была настоящая жемчужина Феррары: здание удивительное и гармонично многоцветное, его строгий силуэт в сочетании с тщательно проработанными деталями напоминал гигантский предмет мебели, украшенный деревянной инкрустацией, так как нигде в нем камень не остался в естественном состоянии, – он был превращен в колонны, уложен в арки, украшен ветвевидным орнаментом и граффити, превращен в полукруглые ниши для бюстов под старину. Это было так великолепно, что фасад дворца вполне мог поспорить с внутренним убранством. Вдоль террасы, прямо по небу, бежала балюстрада; внизу изящная аркада была завешана драпри. В дни карусели драпри убирали, и места эти наполнялись внимательными гордецами и