Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

повязками через плечо «Долой стыд». Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась (писатель Михаил Булгаков).

Кто-то хохотал до слез, кто-то плевался. Старухи крестились, говоря: «Апокалипсис! Конец света!» – и растерянно спрашивали у прохожих: «Что ж это? И нас заставят раздеться?» (художница Наталья Северцова-Габричевская).

В 1922 году я несколько раз присутствовал на выступлениях общества «Долой стыд». Совершенно голый, украшенный только лентой с надписью «Долой стыд», оратор на площади Краснодара кричал с трибуны:

– Долой мещанство! Долой поповский обман! Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха! (А. Р. Трушнович, председатель Комитета помощи русским беженцам).

«Одежду носят наживающиеся на эксплуатации буржуи, – объясняли демонстранты. – Мы не буржуи, поэтому должны отвергнуть одежду». «Дарвин тому учил: „Человек произошел от обезьяны“. Значит, люди – животные. Животные не носят одежду. Следовательно, мы тоже не должны носить одежду». В идеологии нудизма обнаруживаются следы ностальгии по первобытному коммунизму, стремление вновь обрести райскую жизнь, когда не было разрыва между физическим трудом и духовным, блаженством тела и души. Идейным вдохновителем голых пролетариев был сподвижник Льва Троцкого Карл Радек, возглавлявший колонны нудистов, расхаживавших у стен Кремля. «Впрочем, он и по квартире разгуливал совершенно обнаженным, пугая малых детей родной сестры, с которой жил…» Самые массовые демонстрации проходили в 1924–1925 годах, по некоторым сведениям, с участием около десяти тысяч человек. «Мы уничтожили чувство стыда! – говорили демонстранты. – Посмотрите на нас, и увидите свободных мужчин и женщин, истинных пролетариев, сбросивших оковы символов буржуазных предрассудков!» Помимо столицы, демонстрации общества «Долой стыд!» проходили еще в провинциальных городах, в том числе в Харькове, Саратове и Севастополе. В 1925 году бельгийский консул в России Жозеф Дуйе видел их «в костюме Адама и Евы в Ростове». Нарком здравоохранения Семашко не мог больше молчать: «Подобное поведение необходимо самым категорическим образом осудить со всех точек зрения, – заявил он. – Во-первых… жестоко ошибаются, когда думают, что если ходить голым, отрастить волосы и ногти, то это будет самая настоящая „революционность“… Во-вторых, путешествие по Москве в голом виде совершенно недопустимо с гигиенической точки зрения. Нельзя подставлять свое тело под пыль, дождь и грязь. <…> Улицы Москвы – не берег Черного моря… В-третьих, очень спорно, содействует ли это дикое новшество нравственности. В тот момент, в который мы живем, когда еще не изжиты такие капиталистические уродства, как проституция, хулиганство, обнажение содействует не нравственности, а безнравственности. <…> Поэтому я считаю абсолютно необходимым немедленно прекратить это безобразие, если нужно, то репрессивными мерами»[1723].

К середине 1920‐х годов взгляды Коллонтай на половое раскрепощение начали подвергаться критике. Под ее статьями стали публиковаться примечания редакции о том, что материал публикуется в дискуссионном порядке[1724]. Публицист Буднев нашел на страницах произведений Коллонтай живописание «половой распущенности, прикрываемой разными чувствами любви». По его мнению, «ослабление и полное атрофирование сдерживающих половых центров» не могли не вести к «разврату, к половым недугам и венерическим болезням, к кровосмешению и вырождению»[1725]. Заведующая Женотделом ЦК ВКП(б) Виноградская обвинила Коллонтай в анархизме и мелкобуржуазности и назвала ее коммунисткой «с солидной дозой феминистского мусора»[1726]. Коллонтай была виновата в «смещении приоритетов, пренебрежении классовой борьбой, в безответственном поощрении сексуальной анархии, провоцирующей контрреволюционные беспорядки». Нужно прекратить сами разговоры о сексуальной стороне жизни, считала Виноградская, поскольку «излишнее внимание к вопросам пола может ослабить боеспособность пролетарских масс»[1727].

У Залкинда не было сомнений, что «половая неразборчивость грубо противоречит здоровой женской физиологической организации. Недаром современная сексология причисляет большинство проституток к клиторному типу, отличающемуся особой внешней раздражительностью половых органов». Залкинд предложил диагноз: героини рассказов Коллонтай, по-видимому, страдают сатириазисом – болезненным перевозбуждением в половой области, – «о чем забыла, вероятно, упомянуть т. Коллонтай. Но сатириазис, ведь, это несчастье, болезнь, а никак не классовый идеал»[1728]. Также, целя в Коллонтай, которой теперь припоминали участие в оппозиции, Ярославский считал «знаменитую теорию „стакана воды“ совершенно не марксистской и, сверх того, противообщественной. В половой жизни проявляется не только данное природой, но и привнесенное культурой…»[1729]

Публикация в 1925 году воспоминаний Клары Цеткин о Ленине завершила развенчание свободной любви. Теория Коллонтай напоминала Ленину дешевый буржуазный бордель: «Я считаю знаменитую теорию „стакана воды“ совершенно не марксистской и сверх того противообщественной. В половой жизни проявляется не только данное природой, но и привнесенное культурой, будь оно возвышенно или низко. Энгельс в „Происхождении семьи“ указал на то, как важно, чтобы половая любовь развилась и утончилась. Отношения между полами не являются просто выражением игры между общественной экономикой и физической потребностью. Было бы не марксизмом, а рационализмом стремиться свести непосредственно к экономическому базису общества изменение этих отношений самих по себе, выделенных из общей связи их со всей идеологией. Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»[1730] «Среди нашей молодежи часто слышатся рассуждения о свободной любви как о каком-то революционном подвиге, – развивал мысль М. А. Глезер. – Комсомольцы иногда называют „мещанкой“ ту девушку, которая не живет половой жизнью или не склонна к случайной половой связи. <…> Понятно, что эта теория о мнимой свободной любви, которая фактически выражается в свободе плоти, есть отражение разложения капиталистического общества и разлагающегося мещанства и мелкобуржуазной интеллигенции»[1731]. Примерно то же говорил и Ярославский: «Иногда кое-кому кажется, что бурный протест молодежи… против регулирования половой жизни является протестом глубоко революционным, тогда как это есть такой „нигилизм“, который ничего общего не имеет с задачами пролетарской культуры, с задачами строительства нового быта, является иногда возведением нашей беды, наших недостатков в добродетель, да при этом еще в революционную добродетель»[1732].

Если Коллонтай историзировала любовь, чтобы развенчать ее сакральный статус и эмансипировать желание, то ее критики историзировали половое влечение с той же целью – показать его искусственность. В своей речи перед студентами Свердловского университета Лядов доказывал, что половая распущенность – это не биологическая данность, а новое для человечества буржуазное извращение.

Человек в течение долгого исторического периода… подобно всем остальным животным, сходился только раз в год. <…> Тогда свободная женщина выбирала себе отца своего ребенка. <…> Только в сравнительно поздний период создались совершенно другие отношения. Когда они создались? Когда женщина обратилась в рабу, когда ее приводили из чужого племени и насильственно превращали в орудие наслаждения победителя. Когда началось товарное общество, когда началось накопление частной собственности, тогда и женщина превратилась