Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

просто. И потом, ведь это ни к чему не обязывает. <…> Я не понимаю, что тебя, мама, так волнует? Если бы я себя продавала или если бы они меня изнасиловали – это дело другое. Но ведь я шла на это добровольно и охотно. Пока мы друг другу нравимся – мы вместе; пройдет – разойдемся. Ущерба от этого никому нет». Женя не брезгует сексом даже с любовником собственной матери. Свою недоумевающую родительницу она увещевает: «Неужели, мама, ты хочешь так закрепить за собою Андрея [возлюбленного матери], чтобы он не смел иметь своих радостей помимо тебя? Это уже нехорошее чувство собственности. Это в тебе говорит бабушкино буржуазное воспитание»[1702].

Коллонтай приписывала проповедуемую ею сексуальную практику «тонкому слою пролетарского авангарда, тесно связанному с пролетарским мировоззрением»[1703]. Даже те, кто не соглашался с Коллонтай, признавали популярность ее кредо в молодежной среде. Статьи Коллонтай, писал один комментатор, являются «самым чутким общественным барометром в области половых вопросов»[1704]. Квашнин, собкор газеты «Смена», комментировал лавину писем в редакцию: «Это юные пролетарки ищут свою пролетарскую идеологию. И они рано или поздно ее найдут. По „несогласным пунктам“ они написали письмо и отослали в „Молодую гвардию“. Пусть Коллонтай ответит!»[1705] Проведя дискуссию «О роли девушки в комсомоле», Венейская ячейка Псковской губернии постановила: девушка должна ругаться дома с родителями за свое право «крутить» наравне с мальчишками, не быть застенчивой[1706]. Пиковая дама именовалась картежниками-большевиками Коллонтаихой – как самая дерзкая и непредсказуемая[1707].

Стремление к половой свободе выражалось в отказе от стабильного брака. Некоторые молодежные публицисты рекомендовали раздельное проживание супругов, так как совместная жизнь искривляет человеческие отношения[1708]. Другие вообще полагали, что «семья обречена на разрушение»[1709], что «пролетарское студенчество не может иметь семьи»[1710]. Социолог Семен Яковлевич Вольфсон называл семью «экономической ячейкой переходного периода» и уверял, что «социализм несет с собою отмирание семьи»[1711]. Пермский студент Степан Смирнов писал о непродолжительности парных браков – до изменения местопребывания и появления «новой любви»[1712].

Отмечалось: «Семья начинает заменяться более широкой группой, связанной серьезными, общими жизненными интересами, а не случаем. Семья теряет свои устои на наших глазах. Нарождается новая, своеобразная семейственность»[1713]. Заведующая Женотделом ЦК партии Полина Семеновна Виноградская критиковала «моральную заповедь» члена ЦКК В. Г. Сорина «не живи с тремя женами» за обывательский подход, настаивая на правомерности полигамической семейной организации коммуниста, если она не противоречит социально-экономическим интересам государства[1714].

Стремясь к сексуальному раскрепощению молодежи, партийные пропагандисты рекомендовали создание комсомольских коммун. В такой расширенной семье добровольно жило 10–12 человек, ведя совместное хозяйство и половую жизнь. Девушка, вступающая в половую связь, «не отвлекается от общественной жизни»[1715]. «Разделение на постоянные интимные пары не допускалось: ослушавшиеся коммунары лишались этого почетного звания. Любовным парам, которые все-таки сформировались, назначались смены в разное время, чтобы они не создавали интимности помимо коллектива. Рождение детей не приветствовалось, так как их воспитание могло отвлечь молодых коммунаров от социалистического строительства. Бытовало убеждение, что «не только воздержание мещанство, но также и материнство мещанство»[1716]. Коллонтай предлагала государственный патронаж над родившими девушками, чьи дети должны воспитываться не ими, а обществом за счет введения «налога на бездетность»[1717]. Закон признавал многоотцовство: если мать жила с несколькими мужчинами одновременно, суд мог обязать платить алименты каждого.

Коммуна беспризорных в Болшеве, созданная в 1924 году Дзержинским, внедряла новое сексуальное воспитание. Там жило около тысячи малолетних от 12 до 18 лет, из них примерно 300 – девочки. Воспитателями коммуны приветствовались «совместные сексуальные опыты», девочки и мальчики проживали в общих казармах[1718]. Вот что писалось в одном из отчетов об этой коммуне: «Половое общение развивается в совершенно новых условиях. Оказывается невозможным застраховаться от смены партнера или от начала новых отношений. Но совместная жизнь отвлекает воспитанников от противоправных поступков и дурных настроений». Коллонтай восторгалась: «Такой пестроты брачных отношений еще не знавала история: неразрывный брак с устойчивой семьей и рядом преходящая свободная связь, тайный адюльтер в браке и открытое сожительство девушки с ее возлюбленным, брак парный, брак втроем и даже сложная форма брака вчетвером»[1719]. В крупных городах строились специальные дома для нового типа сожительства по специальным проектам. Так, например, в 1920‐е годы в Нижнем Новгороде был возведен пятиэтажный дом с тремя корпусами, соединенными воздушными переходами, и здание носило название «Дом-коммуна Культурная революция». Корпус для мужчин, для женщин и для общих детей[1720].

В центре романа Ильи Рудина 1920‐х годов «Содружество» студенческая коммуна – социальный эксперимент, направленный на воспитание «чувства множественности» (читай: коллективного сосуществования), проводимый молодыми студентами ленинградских вузов. Появление в коммуне девушки Лизы оказалось серьезным вызовом студентам. Один из них, Скорик, подсматривает за Лизой в замочную скважину, думая: «Попробуй-ка установить дружбу с девочкой, которую видел голой». Коммунаром Молодецким с момента появления Лизы овладевает «законно-гнойная мысль, что, может, Лиза станет, наконец, общей любовницей». Сначала Лиза уходит из коммуны, оставив записку: «Я перед вами виновата, но я не могу победить в себе стыда и страха. Простите меня». Но все же она преодолевает свой страх, возвращается в коммуну и первым делом после возвращения демонстративно уничтожает крюки на дверях комнат – отныне все двери в коммуне должны быть всегда отперты. «Эти крючки мы должны были бы отправить в музей, как экспонат победы на фронте дружбы», – комментирует один из коммунаров.

Студент Синевский «воспитывает» Лизу, чтобы сделать ее «свободной», «независимой» новой женщиной в стиле Коллонтай. «Ты должна потерять стыд тела. Ну, например, не стесняться и быть обнаженной». У Синевского интересные размышления о женской стыдливости: «Девичий стыд, воспетый некогда поэтами, – наследственный страх перед нападающими самцами. <…> Товарищества с мужчиной можно достигнуть, лишь переступив через стыдливость. <…> На женщине нужно сыграть, чтобы разбудить в ней целый ряд инстинктов, ведущих к освобождению. Стыдливость и девственность – первое препятствие к эмансипации». «Свободная женщина не имеет тайн», – утверждает Синевский. Скорик разъясняет Лизе: «Стыд – это только условный рефлекс. Ну, разве твои плечи отличаются чем-нибудь от моих, а ведь ты прячешь их тщательно. Если бы ты их не прятала – я бы привык. Товарищи ведь мы, а не черти сладострастные»[1721].

В начале 1920‐х годов сформировалось движение нудистов «Долой стыд»[1722]. Его члены ходили по большим городам совершенно голыми. Приведем свидетельства очевидцев:

Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с