Дрожь в основании ада - Дэвид Вебер

Граф Тирск оторвался от отчета на своем столе с каменным лицом. Он был один в своей дневной каюте. Он намеренно отправил Мартина Вануика, своего личного секретаря, с выдуманным поручением, чтобы убедиться, что он будет один, когда прочтет отчет Кейтано Рейсандо. Он прочитал краткое первоначальное сообщение, переданное семафором сразу после битвы, поэтому он уже знал многое из того, что будет сказано в этом последующем подробном отчете, когда его доставит диспетчерский катер, точно так же, как он знал, почему оно было от Рейсандо, а не от сэра Даранда Росейла. И поскольку он знал, что это должно было ему сказать, он также знал, что последнее, что ему было нужно, — это чтобы кто-то еще увидел его реакцию, когда он действительно прочитает отчет.

Он попытался выразить сожаление по поводу того, что Рейсандо поручили написать окончательный отчет о битве при Кауджу-Нэрроуз, но это было трудно. Хотя Росейл гораздо лучше приспособился к реалиям реформированного доларского флота, чем Тирск когда-то считал возможным, он оставался непокорным, когда дело касалось многих реформ Тирска — в первую очередь тех, которые касались дисциплины рядового состава и запрета графа на использование порки и кошки по капризу вышестоящего, и никто никогда не принял бы его за партизана графа. Его рефлекторное высокомерие тоже не вызывало особой симпатии у окружающих. Тирск неохотно признал решимость и инициативу, которые сделали возможной величайшую победу королевского доларского флота по крайней мере за последние полвека, но он все еще не мог заставить себя полюбить этого человека.

И ругать себя за это — еще один способ отложить решение проблемы, которая смотрит тебе прямо в лицо, не так ли, Ливис? Но оно никуда не денется, как бы сильно ты этого ни хотел.

Он вскочил со стула и прошествовал на корму, чтобы мрачно уставиться в кормовые иллюминаторы «Чихиро». Яркое послеполуденное солнце, сияющее над городом Горат, разноцветные знамена, хлопающие и развевающиеся на фоне голубого неба и пушистых белых облаков, и белые гривы волн, следующие друг за другом через гавань на крыльях резкого северо-западного ветра, резко контрастировали с темнотой, клубящейся внутри него. Он попытался вернуть те эмоции, которые испытал, когда новость о великой победе Росейла впервые достигла Гората. Тогда не было никаких сообщений о вражеских потерях… или пленниках. Он был свободен думать — чувствовать — о битве так, как мог бы чувствовать любой светский адмирал, и то, что он чувствовал, было ликующим восторгом… и мрачной, гордой болью за цену, которую заплатил его реформированный и реорганизованный флот, чтобы выиграть ее.

Но даже тогда ликование было испорчено, потому что он уже знал (хотел ли он еще признавать это), что будут пленные. Или, если бы их не было, было бы знание о том, что его флот, вместо того, чтобы предложить пощаду, уничтожил своих побежденных врагов. И по-настоящему адская часть этого, прежде чем отчет Рейсандо развеял сомнения, заключалась в том, что он почти надеялся, что это будет последнее.

Этого не было. Читая между строк, он знал, что немало побежденных чарисийцев были убиты без предупреждения, и он поймал себя на том, что задается вопросом, сколько людей, стоявших за этими убийствами, сделали это из ярости и ненависти… и сколько сделали это по тем же причинам, что и он? Он никогда не узнает, но теперь он знал, что пятьсот двадцать три чарисийских пленника направлялись обратно по каналам в Горат, и его челюсти сжались от желания выругаться вслух.

Будь ты проклят, Кейтано, — резко подумал он. — О, будь ты проклят за то, что сделал это со мной! Разве у меня и так недостаточно невинной крови на руках?!

Он прислонился лбом к стеклу, закрыв глаза, и заставил утихнуть горький, горький гнев. Он точно знал, почему Рейсандо решил отправить чарисийцев обратно в Горат по каналам, и ему было интересно, обрушится ли гнев Жаспара Клинтана на другого адмирала. Без сомнения, инквизиция придерживалась бы мнения, что их следовало отправить прямо в Зион как можно более быстрым путем, и он весьма сомневался, что Клинтан примет доводы Рейсандо о том, что он не сделал именно этого.

Адмирал, унаследовавший командование западной эскадрой, указал, что более половины его уцелевших кораблей были сильно повреждены. Ему понадобились все силы, которые у него были, чтобы справиться с их ремонтом и усилить экипажи кораблей, которые были жестоко отсеяны в битве. Он был бы в состоянии предоставить — по его оценке; Тирск более чем подозревал, что оценка была намеренно занижена — не более полудюжины галеонов для перевозки заключенных, и он знал, что по крайней мере четыре чарисийских галеона сбежали. Вполне возможно, что на остров Кло были отправлены также дополнительные корабли чарисийцев для усиления графа Шарпфилда, и всегда существовала вероятность того, что его шесть галеонов могли быть перехвачены по пути в залив Сарам или Мэйлэнтор. В этом случае и они, и пленные, вполне возможно, были бы захвачены врагом. Отправка их в Горат на баржах по каналу займет больше времени — они прибудут не раньше середины месяца, — но в долгосрочной перспективе это будет безопаснее и надежнее, по крайней мере, до тех пор, пока они не узнают, что чарисийцы не усилили Шарпфилда.

Это была бессмыслица, хотя, если бы Рейсандо и Тирск оба настаивали на том, что логика была разумной — и в этом действительно была доля логики, — и оба они сохраняли при этом невозмутимые лица, они могли бы доказать это. Но Ливису Гардиниру были совершенно ясны истинные причины решения Рейсандо.

Ты видел, как я отправил Гвилима Мэнтира и его людей в Зион, не так ли, Кейтано? О, это инквизиция перевезла их туда, но ты видел, как я позволил гребаным инквизиторам забрать их. Смотрел, как я стою там, как трусливый трус, в то время как люди, которые сдались с честью — сдались с честью тебе и мне — были переданы на пытки до смерти этому жирному, больному, садистскому ублюдку. И ты не мог