Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Михаил. Настроение у него немного испортилось. За все на свете надо платить – эту истину он знал хорошо. Но вот к тому, что особенно дорого приходится платить именно за сделанное тобой добро, он никак не мог привыкнуть, хотя дело кончалось именно так.

Он задумался. Неукоснительность взысканий за добро свидетельствовало о существовании какой-то закономерности, правда, ускользающей от внимания и серьезного анализа. В чем же она могла состоять и чем определяться? Вектор добра как символ тенденции и результата некоего действия, пожалуй, выражал чью-то экспансивность, а всякая экспансия не знает удержу, если не встречает сопротивления – такова сущность Принципа Экспансионизма, свойственного всем. Успех одного доброго дела окрыляет его автора к следующим творениям. Начинается или может начаться размножение добрых дел по типу цепной реакции, но! Но тут противники начинаний стараются пресечь опасную для них тенденцию заранее, в корне, ибо иначе изменение ситуации будет недопустимо велико. Сопротивление же может быть обставлено не только как лобовое противодействие, но и как вакуумный отсос ресурсов человека, творящего добро, от целей, которыми он руководствовался, к совершенно другим. С этим все стало более или менее ясно. Теперь Михаила занимало другое – какое сценарное продолжение может последовать за Галиным обращением к церкви? Доберется ли она до высших церковных иерархов или нет, было трудно сказать. Но, учитывая ее напористость и экстерьер, в принципе могла. Отцы церкви имеют те же слабости к прелестям дщерей из паствы своей, что и простые смертные. Далее должно последовать изложение ее просьбы о помощи в щекотливом вопросе. С этим она, пожалуй, тоже способна справиться, если не налетит на какого-нибудь упертого и гнусного ханжу. Но к такому она сама не пойдет. Значит, выберет более терпимого и настроенного менее догматично. Допустим – уговорит. Что тогда дальше? Беседа святого отца с Михаилом. Ее уже можно было представить в более рельефных подробностях. Сложности для иерарха начнутся тотчас же с момента знакомства с желаемым «донором». Святой отец почти наверняка окажется возрастом моложе Михаила, и обращение «сын мой» уже вряд ли сможет сорваться с его языка. Далее сложности продолжатся. Уговаривать человека, которому лет под семьдесят, стать внебрачным отцом ребенку, было уже за пределами возможного по Божественному Естеству, не то что по общественной морали. После этого попробуй – призови его исполнить свой христианский долг по отношению к своей сестре во Христе. Если у святого отца повернется язык сказать это, можно будет привести его в состояние еще большей неуверенности в выполнимости его миссии, сообщив, что, во-первых, Михаил не христианин, хотя и верующий человек, что греховность требуемых от него действий предопределена в таких-то и таких-то местах Священного Писания, а после этого смиренно ждать, какие аргументы выдвинет против этого официальное духовное лицо, оказавшееся в роли жертвы собственной демагогии и избегающее смотреть Михаилу в глаза, чтобы не видеть в них явной насмешки. Но если священник справится и с этим делом, то можно будет задать ему вопрос, как по существу надо будет действовать, чтобы удовлетворить желание «сестры». Короче, довести дело до абсурда, а миссию святого отца до провала не составило бы особого труда, дабы индульгенция так и не состоялась. Михаил даже немного повеселел, но тут же подумал, что после провала церковного варианта Галя может приняться за другой и попытаться получить разрешение от Марины. Михаил прекрасно понимал, что Марина не будет его «благословлять», зато поинтересуется, почему возникла такая затея. Сказать ей, что таков каприз некой встреченной на маршруте Гали, значило ничего толком не объяснить, разве что усилить подозрения насчет того, на какой такой почве дамочка пожелала зачать не от кого-нибудь, а от Марининого муженька. От такой перспективы улыбаться уже не хотелось. Эту сцену можно было представить себе уже без особой фантазии – очень четко, но только как в немом кино.

Молодая высокая темноволосая женщина с крупным пропорциональным телосложением и приятным, взывающим к откровенности лицом объясняет суть дела красивой седоволосой даме среднего роста с еще более ладной фигурой. Ее лицо сосредоточено и строго. Можно понять, что тема беседы ей совсем неприятна и только воспитанность мешает ей встать и уйти, но ее собеседницу это не тревожит и не останавливает. Она старается вложить в свои слова максимум убедительности и явно надеется получить некое согласие.

И в этом месте прокручиваемого в голове фильма Михаил впервые со всей серьезностью осознал, что как раз в этом кроется главный расчет Гали – расчет на то, что он заранее все себе представит и, испугавшись последствий, сделает то, к чему его склоняют. Михаил во гневе сжал зубы так, что ощутил, как напряглась на скулах кожа лица. В общем, это был культурный шантаж, но ничего в сути дела не менялось оттого, что он был культурный. Значит, предстояло думать дальше и придумывать что-то такое, чтобы Гале неповадно было пускать ее идею в ход. Время для этого еще было. С этой мыслью Михаил снова уснул.

Очнулся он, когда на часах была половина восьмого. Компания была уже на ногах. Ира и Галя готовили завтрак, остальные сворачивали бивак. Пора было укладывать вещи и ему.

Нина сказала о часе прибытия борта верно. Кроме них в «Ан-2» сели еще трое. Михаил помахал Нине в открытую дверь перед тем, как ее прикрыл и запер второй пилот, который потом прошел по наклонной палубе вверх к кабине, шагая прямо по байдарочным мешкам. Все было как обычно, как с разными перерывами повторялось в походах Михаила уже в течение тридцати лет – с тех пор, как он впервые познакомился с этой удивительной летающей машиной. Заработал еще не остывший в бездействии двигатель, заставляя вибрировать все внутри фюзеляжа. Машина тронулась и вырулила на старт. Потом мотор взревел на максимальных оборотах, гоня винтом назад пылевой вихрь. Пилот отдал тормоза, аэроплан побежал с ускорением, подскакивая на неровностях, пока не оторвался, потом еще круче задрал свой нос и стал быстро удаляться от земли. В иллюминаторе мелькнула было Большая Река, которую они пересекли секунд за десять, потом удалось совсем ненадолго увидеть устье своей реки. Дальше под крыльями была уже сплошная тайга. Поселок исчез незаметно, как исчезали многие другие поселки в разных частях страны задолго до этого дня – впрочем, как и очень многое другое.

Самолет, который потряхивало в воздушных ямах, наконец, перешел на горизонтальный полет над речной долиной, но это была уже не их Река. Мотор гудел спокойно и ровно, настраивая на уверенность в благополучном завершении полета. Пока что, как показалось Михаилу, они летели на высоте тысячи метров над местностью.

К континентальному водоразделу между реками бассейнов Северного Ледовитого и Тихого океана они снова подошли с набором высоты. Тайга на время отдалилась, но потом тоже взбежала по предгорью вверх и, уже разреженная, часто прерываемая скальными выступами, контрфорсами и курумами, заметно приблизилась к самолету. Потом Земля стала еще ближе, можно было сказать – даже опасно близко. Мотор тянул с напряжением. От одной мысли о вынужденной посадке в гольцовой зоне на крупноглыбовую россыпь на душе становилось муторно и более чем неспокойно. Было отчего придти в ужас, тем более, что до каменных глыб, покрытых пятнами лишайников, осталось совсем немного. Справа и слева по курсу виднелись скальные стены. – «Проходим к перевальной седловине,» – догадался Михаил и начал ждать момента прыжка с перевала, но машина все еще тянула вверх, и он едва не пропустил тот миг, когда они перемахнули через гребень, и под крылом мгновенно обнаружилась пугающая глубина древнего цирка с небольшим бирюзовым озером на его дне. Так уже тоже случалось не раз в прежние времена, но привыкнуть к резкому переходу от тяжелого, монотонного, натужного вползания на высоту перевала к настоящему, в первый миг пугающему прыжку с него вниз в воздушное море, он так и не сумел. На память сразу пришли полеты – самый первый, еще с Леной из Усть-Соплеска до Печоры, потом с Мариной в Забайкалье и над Западными Саянами, над междуречьем Ангары и Подкаменной Тунгуски. Везде возникало беспокойство от сознания ненадежности бытия в полетах на одномоторном, с виду аляповатом биплане с вместительным пузом, очень отдаленном от привычных обтекаемых и зализанных аэродинамических форм, над такими местами, где, в случае чего сесть просто негде – либо тайга, либо болото, либо скалы или нагромождения камней. Но «Ан-2» в любых условиях убедительно демонстрировал совершенства совсем другого рода: неприхотливость к взлетно-посадочным полосам (здесь он был настоящим «внедорожником»), надежность мотора и воистину человеческое умение «пахать и пахать». И в итоге полет на «Ан-2» всегда порождал чувство восхищения, восторга и любви к этой машине,