Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Теперь вообразите себе, каково было мне все сие видеть и слышать; но я переносил все то, скрепя сердце, с равнодушием, и только негодовал на него, и на скверный его характер досадуя, ответствовал на все короткими словами.

 Не успел он, возвратясь в Богородицк, отобедать и с полчаса от усталости уснуть и отдохнуть, как по приказанию его готовы были уже опять дрожки, и я опять принужден был с ним ехать, сперва на островок, для осматривания находящегося там госпиталя, где, до похвальному своему обыкновению, не преминул он также почти все уголки пересмотреть и отыскивать какой–нибудь неисправности. Но как и тут все было в надлежащем порядке, то не удалось ему и тут ничего найтить; и как нечего ему было делать, то, для скрытия своего неудовольствия, велел он ловить опять рыбу в прудах, подле госпиталя находившихся. Как тут захвачено было множество и самых больших карпов, то не сказав опять мне ни слова, велел только несколько из них отнесть к себе на кухню и изготовить к ужину.

 Кончив сие дело и осмотрев и находящийся там небольшой садик и маленькую оранжерею, где он также перешарил все мышьи норки, поскакали мы с ним к нашему хлебному магазину, которой не преминул он также весь перешарить, отыскивая и в нем чего–либо неисправного; но как и тут нашел все в порядке, то нахмурился только и рад был, что попались ему тут на глаза несколько бобриковских мужиков, приезжавших для отдачи хлеба в магазин, с которыми ему, по его обыкновению, полюбовную речь поговорить было можно. При сем случае удивил он меня вновь своими поступками. Мужикам сим случилось быть таким, которые имели на управителя своего г. Верещагина, некоторые неудовольствия; и как он стал выводить из ума и расспрашивать, не делаю ли я им какой обиды и притеснения, то они не обинуяся ему сказали: «Что, ваше сиятельство! об Андрее Тимофеевиче нам грех сказать что–нибудь худое; а вот Петр Алексеевич…» — «А что такое, — подхватил он, — Петр Алексеевич?» — «От него–таки, — сказали они, — терпим мы кой–какие обидишки и тягости, и не без жалобщиков–таки на него!…» Услышав сие удивился я и ожидал, что он воспалится гневом, и приструнив их, принудит все себе рассказывать; но, к удивлению, произошло тому противное. Он отворотился от них и замолчав пошел прочь, и спешил садиться на дрожки. Поразила меня такая неожидаемость, доказывающая мне довольно, что ему жалобы не на Верещагина, его любимца и тайного прислужника, а на меня были нужны. И сие так меня раздосадовало, что я и не повез его уже, как было хотел, в магазинный лесок, разрубленный мною в аллеи и превращенный в прекрасное гульбище; но предусматривая, что верно не получу я от него и за сии труды мои никакого спасиба, совсем об оном умолчал и дал ему волю ехать назад во дворец, где приступил я к нему с требованиями резолюции по письменным нашим канцелярским делам и загнал ими его в такой тупик, что он явно оказал свое в том совершенное незнание, и скрывая свое невежество принужден был уже кое–чем отделываться и предоставлять наиболее все моему собственному благоусмотрению.

 Господину Верещагину, которого нашел я тут нас дожидавшегося, не преминул я сказать о его мужиках бобриковских и о том, что они князю говорили и посоветовать, чтоб он взял свои меры и употребил осторожность. Он посмутился от того очень, и оба мы за верное ожидали, что князь о том что–нибудь говорить будет; однако не дождались ни одного слова и он казался совсем позабывшим о сих жалобах и к г. Верещагину по прежнему благосклонным, что его и поуспокоило, а меня несказанно удивило.

 Поутру в следующий за сим день собрался уже он от нас ехать и мы рады–рады были, что он к тому расположился и провожали его не с сожалением о его скором отъезде, а с особенным удовольствием. Но хлопоты и досады мои тем еще не кончились, но я должен был проводить его в Бобрики и тогда вместе с ним заезжать в деревню к глухому Полунину обедать и иметь опять многие поводы к неудовольствиям и досадам. Г. Полунин сей был человек особенного свойства, превеликий прошлец, хитрец, лукавец, льстец, наушник и прековарнейшая особа. Он давно был знаком как–то князю и приезжал тогда нарочно подзывал его к себе в гости; и как жил он недалеко в стороне и по дороге в Бобрики, то князь и согласился к нему заехать, и тут–то насмотрелся я довольно всякой всячины. Г. Полунин изгибался пред ним ужом и жабою, подольщался к нему всячески, залыгал его без милосердия, раболепствовал пред ним как подлец сущий и казался ни мало не примечающим того, что князь над ннм шутил и издевался как над дурачком, а доволен был тем, что князю все у него в доме нравилось, все было им похваляемо и все было приятно, и за все изъявляемы были благодарения. И я истинно уже не знаю, от чистого ли сердца он все сие делал или умышленно в пику мне и желая тем меня огорчить. Но я мысленно плевал на все сие и душевно хохотал таким глупым его ухваткам.

 Но как бы то ни было, но мы, измучившись от ходьбы по всем мышиным норкам и углам, по которым водил нас хвастливой хозяин, для показывания всего своего хозяйства, и отобедав, поехали далее в Бобрики; и как надобно было проезжать нам некоторые села и деревни, сей волости принадлежащие, где приготовившиеся уже мужики встречали его с хлебом и солью, то не преминул князь и тут останавливаться и уже для одного вида только спрашивать, довольны ли они управителями. И как они, отозвавшись обо мне как лучше желать было не можно, начали было изъявлять неудовольствия свои на г. Верещагина, то при сем случае явно оказалось уже пристрастие княжое; ибо они едва только заикнулись о сем, как князь ни с другого слова и не внимая ничего, велел кучеру ударить по лошадям и поскакал далее; а в других деревнях, чрез которые мы ехали и где его также встречали мужики большими толпами, ровно как побоявшись, чтоб не произошло того же, уже и не останавливался, но сказав только мужикам за их хлеб–соль спасибо, велел продолжать скакать далее, и тем еще более к досаде моей изъявил пристрастное свое к Верещагину доброхотство.

 В Бобриках встретило его все Верещагина семейство, и как ему надлежало по необходимости остановиться в том доме, где они жили, и Верещагины сестры были наипроворнейшие особы и некоторые из них и недурны собою, и все они, так сказать, расстилались перед князем, то вся сцена у нас тут тотчас переменялась, и князь, будучи придворным человеком, а притом относительно до женщин великим пройдохою и пролазом, в один миг из свирепого медведя превратился в самого ангела, и вместо того, чтоб входить в какие–нибудь дела, до волости относящиеся, позабыв обо всех, занялся сими девушками и тотчас пошли у него с ними смехи, издевки и хвастанья. Я смотрел только на сие улыбаясь в духе, и не успел еще от удивления своего по сему поводу свободиться, как вдруг переменилась у нас опять сцена. Прилетел к нам, как на крылах ветряных, живущий неподалеку от Бобриков, приятель его, г. Власов, такой же страстной псовый охотник, каковым до безумия был и сам князь. И как господину Власову неведомо как хотелось добиться от князя дозволения ездить по волостям нашим с собаками, то, зная характер княжой и желая к нему подольститься, приехал он в охотничьем платье и с целым табуном гончих и борзых собак и со множеством охотников и лошадей заводных для князя. Князь неведомо как ему обрадовался и вмиг тогда начались у них разговоры о собаках; и не успел Власов предложить, не угодно ли князю взять в ближних лесах в тот же еще день вечернее поле, сказывая, что у него и лошади, и собаки, и все к тому готово, как вмиг позабыты были князем и волости, и сирены, и все на свете, и воспламенилась охота и желание в тот же миг ехать в поле. Итак, давай, давай скорее лошадей! давай на них садиться и спешить воспользоваться достальным, еще довольным до наступления ночи, временем, и вмиг все они очутились в поле и загремел в лесах лай и вой собак, гоняющих по зайцам. Я поехал было вслед за ними на своих дрожках, но будучи не охотником, посмотрев и послушав издали вой и лай собак, за лучшее рассудил предоставить их там гаркать и дурачиться как хотят, а самому возвратиться назад и взять, до того времени как они возвратятся, хотя небольшое от трудов отдохновение.