Конспект - Павел Огурцов

— Хм... Даже в конверте. — Он разорвал и прочел. — Вот и прекрасно — еще один главный архитектор города.

— Что ему написать?

— Мы сами ему напишем. А вам спасибо.

Из Софийского подворья направился в столовую, а оттуда — в дом приезжих. Столовую не помню, хотя бывал в ней три раза в день. Кажется, она занимала помещение ресторана в гостинице «Киев». По дороге старался разобраться в своих впечатлениях и мыслях после посещения управления. Встречая в жизни самых разных начальников, избегаю, во избежание неприятных сюрпризов, угадывать, что собой представляет очередной. Разговаривая с начальником управления по делам архитектуры, я чувствовал, что это человек порядочный и интеллигентный, сдержанный и вежливый, может быть даже деликатный, знающий и опытный и притом полный хлопот и забот. Что-то в нем вызывает сочувствие. Конечно, усталость. Но что-то и еще. Малость затурканный? Может быть. Нет, не то: он испытывает какой-то гнет. Что гнетет — откуда мне знать? Почему я это чувствую — сказать не могу. Но чувствую. По выражению глаз? Может быть.

В том, что он мне сказал о Харькове, а после — об Одессе и Днепропетровске, есть резон. Он, конечно, заботится об организации областных отделов, а не обо мне, но он, по-видимому, правильно определил, где таким, как я, сейчас лучше работать. Кажется, это тот случай, когда совпадают интересы мои и его, а, выражаясь высоким стилем, личные и общественные. Ну, так что? А не спеши: впереди десять дней, и тут есть над чем подумать. Жаль, — с Марийкой не посоветуешься. Правда, за эти дни можно и в Харьков съездить. Но зачем? Ведь не скажу я им о той причине, по которой мне лучше в Харькове не жить. Боишься? Может быть, пуганая ворона и куста боится, но боюсь. Значит, решать самому.

9.

Дом приезжих оказался общежитием, в котором останавливаются и приезжающие. Оно размещалось в первом этаже и занимало, не считая каких-то подсобных помещений, одну очень большую комнату с высоким потолком и высокими окнами. Спинками к стенам, сокращая пространство, стояли кровати, разделенные стульями, но пространство было так велико, что посреди комнаты стояли, образуя остров, кровати, а к их спинкам, обращенным к двери, был приставлен стол, то ли очень длинный, то ли составленный из нескольких, и возле него — табуретки. А где мы оставляли верхнюю одежду — не помню. Мне здесь жить несколько дней, и я перевез чемодан из камеры хранения вокзала в камеру хранения общежития.

Достав из чемодана несколько листов пищей бумаги, отправился на прогулку и в почтамте написал короткое письмо Гуляшову, сообщив, что начальник управления сказал «Вот и прекрасно — еще один главный архитектор города» и обещал, что они сами ответят на его письмо. О себе написал, что у меня большой выбор мест работы, я еще не определился, и вопрос о моем направлении будет решен через несколько дней. Я помнил как начальник управления, — фамилии его не знаю, а спросить у него имя-отчество почему-то постеснялся, — сказал «Ну, спасибо Табулевичу» за то, что он меня вызвал, и как на мой вопрос, — что написать Гуляшову, — ответил, что они сами ему напишут. По этим, как будто незначительным, деталям я предположил, что, возможно, управление не имеет права само отзывать архитекторов, но писать об этом Гуляшову не стал. Перед возвращением в общежитие поужинал в столовой.

Мой сосед по койке, пожилой геодезист, демобилизованный после госпиталя, к моему удивлению оказался киевлянином.

— Разрушен дом?

— Дом целехонек, да вот беда: в моей квартире поселились другие. Воюю за ее освобождение.

— Победа будет за вами?

— Надеюсь. Мое дело правое — закон на моей стороне.

— Самовольный захват?

— Думаю, что да, хотя какая-то бумага у них, наверное, есть — уж очень уверенно они держатся: в квартиру не пустили и разговаривать со мной не стали.

— А кто они такие?

— Як то кажуть, не так пани, як пiдпанки — помiчник чи референт якогось великого цобе.

— Давно тебе говорю, — отозвался его сосед с другой стороны, — давай соберем ребят и вышвырнем их из твоей квартиры: у тебя же ордер на руках. Пусть они жалуются, а не ты.

— Не надо самовольничать, я и так с ними справлюсь — мне уже две квартиры предлагали.

— Они хуже вашей?

— Не смотрел, и смотреть не буду: раз предлагают взамен, значит хуже. Да если бы и не хуже, все равно не соглашусь. Из принципа.

— Вам кто-нибудь помогает?

— Наш юрисконсульт. Ходит со мной по инстанциям и так разговаривает, так припирает к стене, что им и деваться некуда. Сейчас по его совету подал в суд. Он говорит: до суда не дойдет. Получат повестку, побегут к своему шефу, который им покровительствует, а шеф побоится огласки, шума вокруг этого дела и посоветует им взять одну из тех квартир, которые мне предлагали, даже поможет им в этом деле, позвонит куда надо. Он говорит — тем дело и кончится.

— Он вам бесплатно помогает?

— Бесплатно. Он — юрисконсульт в нашем тресте, а заодно и в нашем месткоме. Его бы надо отблагодарить, но чувствую — не такой он человек. Да и нечем мне благодарить.

— Работаете?

— А жить на что?

— А ваша семья?

— В эвакуации — в Саратове.

— Повидались?

— Да вот застрял из-за квартиры. Вселюсь — тогда поеду за ними.

С утра — в столовую, оттуда — в управление по делам архитектуры, просто так, на всякий случай: а вдруг что-нибудь новое. Я ни к кому ни за чем не обращаюсь, и меня никто ни о чем не спрашивает. Из управления — на Софийское подворье. Удивительно: центр города, а такая тишина: надо напрячь слух, чтобы услышать, как по Владимирской простучит трамвай. И шум старых тополей еще усиливает тишину. А главное — какая старина! И снова удивляюсь: больше всего поражает не сама старина, не ее архитектура, а дух старины, которым, кажется, наполнен здесь воздух. Как это может быть? Но сколько сюда ни приходил, всегда ощущал веяние этой старины. Из подворья — на прогулку, потом — обед, снова прогулка, ужин, прогулка, — каждый раз в незнакомые места, а в общежитии — только ночлег и разговор на сон грядущий с соседом-геодезистом. Так идут день за днем, а мне не хочется что-нибудь предпринимать и даже думать о том, где работать, — була б шия, а ярмо знайдеться, — и я уже называю себя сибаритом, но в глубине души спокоен: все решится само собой.

На почти безлюдном Софийском подворье я обратил внимание на человека лет сорока в военной форме, но без знаков различия. Он, улыбаясь, так рассматривал, а вернее — вглядывался в собор и другие здания, что я не удержался и спросил:

— Любуетесь?

Взглянув на меня и продолжая улыбаться, он ответил: