Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером мы вместе с Лёлей пошли прогуляться вдоль Сены. По улицам c шумом и гамом ездят на автомобилях «Résistance» молокососы, вооруженные игрушечными пистолетами. Молодые врачи на мотоциклах, в шортах, с повязками Красного Креста, а сзади у них сидят элегантные медсестры, как сексуальный багаж. Перед использованием слегка встряхнуть… Этим медсестрам очень идут белые шлемы с красным крестом. Для фотографии. А на мосту Берси немцы спокойно передислоцируют оставшиеся поезда, локомотивы и вагоны. Стоят на мосту с автоматами, направленными в сторону улицы, мрачные и грозные, но в итоге никто никому не мешает. Я прохожу мимо с гораздо большим спокойствием, чем если бы там стояли молокососы из FFI{106}. Я думаю о Варшаве… И о Тадзио. «Пан Б., здесь все гораздо мягче. Климат мягче, коровы не бодаются, собаки не бросаются на кошек, вместо клопов изящные блохи, немцы ведут себя по-человечески, а теперь вся Франция освобождается с букетами в руках, с переговорами, с плакатами, под наркозом», — сказал бы мой Тадзио. Как тогда, на «романском» мосту в 1940 году. Все проходит безболезненно и быстро. Я держу под руки Басю и Лёлю и думаю о разнице. И совершенно невольно приходят в голову рисунки Гротгера, Мане и Ренуара. Разница в настроении такая же. Эмиграция — это побег от рисунков Гротгера. Довольно просто и без обмана.
Над Сеной тишина. На неподвижных баржах и берлинках{107} сушится белье, по берегу ходят куры, и кролики прыгают с барж и берлинок, у которых «выходной день», а рядом сидят невозмутимые рыболовы. На некоторых домах осторожно развеваются французские флаги. У подъездов сидят люди и слушают рассказы «героев».
В вечерних сводках сообщают, что американцы в Мелёне, в Фонтенбло, направляются на Монтаржи. В Варшаве ад. Там не ведут переговоров и не разговаривают.
21.8.1944
Американцы под Парижем играют в прятки. Перешли Сену на западе и на востоке от города и уже, по слухам, вошли в Корбей. Мы сидим дома и ждем. Уже прошла первая радость, и теперь мы как будто освобождены. В Париже наступило междуцарствие. Крутятся еще остатки немцев, ездит «Résistance».
Вечером не удалось послушать новости, электричество выключается каждые двадцать минут. Вечером мы вышли на прогулку. Покой и тишина. «Война и покой».
22.8.1944
С утра слышны артиллерийские залпы. В городе опять стрельба. Теперь уже все уверены, что в любой час войдут американцы, и снова начали стрельбу. Париж «борется». После обеда я еду к Г. На всех улицах народ сидит перед домами. Настроение революционное. Никто не работает, и только сейчас можно увидеть peuple de Paris[886]. Они все теперь ЕСТЬ. На нашем бульваре еще терпимо, но в окрестных улицах и переулках царствует толпа. Естественно, настроение воинственное и властное. На стенах постоянно расклеивают новые афиши, которые читают сосредоточенно, принимая позу, полную достоинства и уверенности в себе. После чего делают невероятно логичные и умные комментарии. Слова c’est logique, c’est très intelligent, c’est juste[887] произносятся с торжественным одобрением. Сейчас можно напечатать что угодно, написать самые идиотские глупости, все будет воспринято с ритуальной серьезностью, глубокомысленно наморщенным лбом и обрядовым почесыванием задницы. По улицам на велосипедах носятся продавцы газет. Их окружают, в мгновение ока раскупая всю стопку свободных газет. Конечно, первой появилась коммунистическая «Юманите»{108}. Требует возвращения дезертира Тореза{109}. C’est logique. Кроме того, обещания повысить заработную плату на 40 процентов и сделать 40-часовую рабочую неделю. Братство кивает с одобрением. C’est logique. Сейчас им можно обещать рай, и все поверят. Вся привлекательность коммунизма в этих обещаниях и в НЕВЫПОЛНЕНИИ ИХ. Этот умный способ повесить колбасу на веревке и подтягивать ее выше, когда масса действительно захочет ее схватить. Речь вовсе не идет о том, чтобы ее достать, речь только о том, чтобы все выше прыгать, как того желают всемогущее государство и партия. Время от времени дают эту колбаску полизать и говорят: «Видите, какая вкусная, еще немного попрыгаете и получите». И так поколение за поколением умирает с верой, передавая ее своим потомкам. Главное — вера.
Граждане читают этот вздор социальных фокусников, а потом обсуждают в бистро за бокалом вина. В газетах большие заголовки: «Paris conquiert sa liberté par les armes», «Paris se libère lui-même»[888], и в целом Франция освобождает себя сама при скромной помо-щи союзников. Через неделю вообще перестанут говорить об американцах и англичанах. Петух — трудно найти лучший символ для этого народа. Все братство, собирающееся в подворотнях и в бистро, хлопает крыльями и поет, потрясая гребнем, и ждет американский шоколад и консервы. Но когда вдалеке появляется немецкий мотоцикл, через три секунды улица пустеет, ворота закрываются и у замочных скважин происходит сражение, чтобы «посмотреть». Париж «борется».
«Се суар» пишет, что в пятнадцать часов немцы использовали танки, чтобы атаковать ратушу и префектуру полиции, но были отбиты, что Париж «ощетинился баррикадами», что на площади Республики и на бульваре Бон-Нувель идут бои «с применением легкой артиллерии». Кукареку-у-у-у-у. Я в четыре часа нахожусь на площади Вольтера, в километре от площади Республики, и вижу, как толпа внезапно разбегается по дворам. Проезжают немцы, бросают на всякий случай две гранаты, взрывающиеся с таким грохотом, что через три минуты после взрыва никто не осмеливается высунуть нос.
Ближе к вечеру мы выходим гулять. У домов, неизвестно откуда, продают салат и редиску. Мы покупаем про запас. Прячемся на некоторое время в ближайшей булочной, потому что по улице проезжает немецкий мотоцикл, стреляя во все стороны. И немцы боятся, и люди боятся, все боятся.
Судя по вечерним сообщениям, в Варшаве идут ожесточенные бои. Повстанцы захватили телефонную станцию с помощью огнеметов, отбитых у немцев. Кроме того, они начали производить собственные минометы, снаряды и бронетехнику. Один бронетранспортер уже готов, и броня выдержала. Надо всю Польшу переправить в Америку, и через пятьдесят лет Америка станет польской. И великой. И на этом фоне «Париж борется». А ты, мир, уссысь от восхищения France éternellement héroïque et insoumise[889].
Немцы перебросили войска из Италии на юг Франции. Наверное, опять интуитивный план капрала… Жаркая
