Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, во-первых, пока всё твёрдо не проясню, я его кому-то отдавать напрокат с возвратом не собираюсь. А рожать или не рожать, у него спрашивать не буду, решила уже. Мой вопрос! Так может повернуться, что он и не узнает. А вот когда-а… Бог весть. Когда рожать, зависит опять же от моих обстоятельств. Служебных. Валентину о нашей пьянке не говори, я сама с ним по Соснину посоветуюсь – в другом формате, в другом режиме. Пока буду каждым днём жить. Не уходить же в затворничество, спиной к зеркалу не встанешь. Как говорится, страданье – путь познанья. Сперва, кстати, надо выяснить, в какие кущи райские Димку зазывают и как мне на это реагировать. Я так поняла, Валентин завтра прибывает? – Послезавтра.
– Скажи ему, что мне срочная встреча нужна… Ну что, Глашка, буду собираться? Вызывай такси.
– Поль, уже поздно, считай, ночь. А ты выпивши, под мухой. Не опасно ли? Знаешь ведь, какие нынче таксисты, по телевизору столько жути. Того и гляди какой-нибудь разудалый негодник попадётся. Может, останешься? Я мигом всё оборудую.
– Я с наших разговоров уже протрезвела. Но ты вообще-то верно насчёт опасности… Знаешь что, вызывай-ка такси по классу «Бизнес», на «мерседесах» шофера исправные работают, обходительные, без закидонов. Зарплаты моей хватит, чтобы от нечаянной беды ночью пооберечься.
– Только позвони обязательно, когда домой доберёшься. Спать не лягу, пока звонка не дождусь.
– Лады. Спасибо тебе, Глашка, за этот вечер. Ты меня поняла, а я от твоей душевной заботы, от участия сердечного ещё крепче в своих помыслах утвердилась. Разберусь!
Глава 14
Соснина одолели воспоминания. До глубокой старости – дай Бог дожить! – он не забудет, как в младенчестве ненавидел маму, которая заставляла его пить вонючий рыбий жир. А мама сейчас приболела – давление! – но он, негодник, уже тысячу лет не был в Томске и неизвестно, когда посмеет туда сунуться. Вдруг мелькнула мысль: чтобы обнять стариков, почему бы не купить им авиабилеты до Москвы и обратно? Проще простого. Разумеется, после похорон этой проклятой пандемии, после вакцинации. К тому времени, может статься, и повод подвернётся.
Именно этот повод, маячивший скорее в мечтах, чем в яви, и побуждал Дмитрия перелистывать страницы своей жизни. Томск, Чикаго, Москва, Киев, Вильнюс, теперь снова Москва. Но странно, он перебирал в памяти не сами «этапы большого пути», а то, как, распахивая душу, исповедовался о своих плаваниях по житейскому морю Полине. Известное дело, мемуаристы падки на байки о всякой всячине, любят кое-что приукрасить себе в пользу. Однако Соснин в разные разности не лез, по-крупному был честен, не скрывая своих публичных неблаговидностей и благоглупостей, вроде антипутинской истерики на Болотной. И только об одном глухо молчал – о связи с Винтропом. Этой темы в его частых и всё более длительных беседах с Полиной не существовало вовсе, порой Дмитрию казалось, что его расчётливая работа на Боба – из другой жизни, не имеющей ничего общего с той одухотворённостью, какая открылась ему после близкого знакомства с Полиной. Конечно, в голове нет-нет да стучала тревога о том, что рано или поздно придётся открыться, однако он малодушно гнал её, надеялся – Бог даст! – в будущем изворотливо выкрутиться из щекотливости двойной жизни благодаря неким переменам глобального свойства. И в самом деле, разве не грядут в мире крутые перемены? Все о них говорят, в телевизоре предсказаний море разливанное, без числа.
Но так или иначе, а открывшаяся новая жизнь настолько захватила Соснина, что он попросту забыл о Суховее, о Подлевском, Хитруке, о планах встретиться с Аркадием. Нет, не забыл, конечно, а все они, вместе с Бобом, как бы отодвинулись на окраину его сознания.
Он жил общениями с Полиной, и каждая их встреча множила его восторженные мечты о том поводе, благодаря которому он мог бы вызвать в Москву родителей.
На грешную землю его вернул звонок Подлевского. Со времени их встречи с банковским Хитруком минуло уже немало дней, и Соснин, поглощённый мечтами о будущем семейном счастье, вспоминая между делом о договорённостях с Аркадием, считал, что дело завяло на корню. Жаль, ей-Богу жаль, но не набиваться же на новую встречу, роняя престиж. К тому же сейчас не до Подлевского. Наверстаем!
Но выяснилось, что дело не только не завяло, а обрело и корни и – удивительно! – даже пышную крону.
– Ну что, пришла пора перемолвиться о днях грядущих? – деловито начал Аркадий. – Сегодня у нас вторник, предлагаю пообедать в четверг. Но не в ресторане, а в одном укромном местечке. Всё беру на себя. А ты пригласи кого-то из серьёзных журналистов, вроде тебя, с которым можно потолковать о четвёртой власти в целом. Посидим втроём.
Для Соснина проблема не выглядела пустяковой. За годы странствий он выпал из столичной тусовки, потерял связь с корифеями СМИ, которых подкармливал, когда командовал самой массовой – и главное, гонорарной городской многотиражкой. Контакты возобновил с немногими, и подобрать подходящего журналиста для встречи с Подлевским непросто. Дмитрий понимал, зачем понадобился третий. Само по себе знакомство с новым неизвестно каких воззрений «пиратом пера», не прошедшим «тест на Боба», Аркадия не интересует. Ему нужно другое. Он усвоил всё, что говорилось на беседе с Хитруком, и хочет расширить свои познания в сфере СМИ.
Дмитрий сел за письменный стол, составил список тех, чьи телефоны хранились в его «контактах», и фамилия за фамилией принялся перебирать кандидатов, зримо представляя себе внешность и манеру каждого. Занятие затянулось часа на полтора, но в итоге Соснин остановил выбор на Филоныче. Это была тусовочная кликуха уже не молодого, средней руки информационщика, переменившего на своём веку немало редакций. В миру его звали Никитой, псевдоним он себе изобразил громкий – Черногорский, а истинную фамилию Дмитрий и не знал. «Филонычем» Никиту прозвали за показное, отчасти даже демонстративное нежелание обременять себя излишними хлопотами, он всё делал как бы с ленцой, вполсилы, небрежно, подразумевая, что если уж он сработает в полную силу, то родит истинный шедевр. Однако все понимали, что такой стиль просто прикрывает профессиональную слабину, из-за чего Филонычу и приходилось мыкать жизнь, регулярно меняя место службы. Но трезво оценивая свои скромные творческие способности, Никита брал тем, что становился душой любой журналистской компании.
Он говорил лучше, чем писал.
Чуть выше среднего роста, плотный, в солидных роговых очках, придававших умный вид, бойкий на язык, Филоныч
