Том 14. Дневник писателя 1877, 1880, 1881 - Федор Михайлович Достоевский

Однако «Русь», «Московские ведомости», «Новое время» (и частично «Неделя»), такие публицисты и издатели, как В. Мещерский, М. Катков, К. Бестужев-Рюмин, О. Миллер, И. Аксаков, А. Суворин, В. Буренин, П. Гайдебуров не только не собирались отложить споры до тех пор, пока «факт отделится», но заняли позицию воинственную и вызывающую, используя и небывалые похороны писателя, и его публицистику последних лет, в том числе январский выпуск «Дневника», в пропагандистских целях. «Московские ведомости» поместили очерк В. Мещерского «По поводу выноса тела Ф. М. Достоевского из квартиры в Невскую лавру»; там похороны объявлялись «чудным и торжественным засвидетельствованием истины веровании мыслителя, возлюбившего истину всею мыслию своею и всем сердцем своим».[214] О «Дневнике писателя» газета Каткова отзывалась как о пророчестве и шедевре Достоевского-публициста: «…последний, замогильный завет просветленного русского сердца, перед которым предстала, как в откровении, глубочайшая суть русской народности».[215] Особенно охотно воспользовались «Московские ведомости» «антилиберальными» местами «Дневника писателя»: «Беспощадная и меткая критика, которой он подвергает наш лживый „либерализм”, откроет глаза тем из нашей публики, кто до сих пор признавал еще за этою невежественною пародией какую-нибудь разумную причину существования. Сами наши либералы очень хорошо поняли всю вескость нанесенного им удара. Этот удар был для них тем чувствительнее, что они только что накануне с фарисейским лицемерием выражали у гроба покойного писателя то же самое дешевое притворное сочувствие, с каким они в прошлом году приехали в Москву на Пушкинские празднества <…> Покойный их же Копейкиными назвал <…> На защиту излюбленного „лжелиберализма” выступил известный фельетонист „Голоса” капитан Модестов… <…> Нет, господа лжелибералы, теория Достоевского основана на живом знании нашего народа, на горячей и искренней любви к этому народу и на незыблемой вере в его самостоятельную будущность <…> Как Достоевский, так и мы называем вас „либералами” не в смысле брани, а в смысле насмешки… <…> Либеральные партии во всех странах состоят из людей более или менее просвещенных и неразрывно связанных со своим народом. А вы — жалкие обскуранты, враги своего народа, вопиющие о нуждах народа России, когда дело идет об удовлетворении ваших аппетитов <…> Вы либеральные „капитаны Копейкины”!».[216]

«Русь» Аксакова предприняла самую эмоциональную попытку «канонизации» Достоевского-мыслителя в совершенно определенном славянофильско-православном духе. Прославление некоторых, под тенденциозным углом зрения отобранных, политических и религиозных идей Достоевского И. С. Аксаков (в статье «Смерть и похороны Достоевского») иллюстрировал обильным цитированием последнего «Дневника писателя», особенно фрагментов о «русском социализме» и православном русском народе. Достоевский в таком изложении предстал убежденным, непримиримым противником любых либеральных течений, монархистом и религиозным мыслителем: «Идея внешней, социальной равноправности бледнела и исчезала для него в высшей идее — в христианской идее братства».[217] Газета предъявляла свои исключительные права на единственно верное истолкование Достоевского, отвергая другие попытки, как якобы искажающие подлинный облик мыслителя-христианина, недобросовестную и фальшивую «либеральную» обработку творчества писателя: «…Достоевский не дал никому права ошибаться на его счет, делить его надвое и производить из его творений какие-то экстракты с очищением от „мистических” примесей. Он един во всем разнообразии своих сочинений, он целен или — повторим его слово — целокупен с начала и до конца своего авторского поприща. Все у него исходило из одного и сводилось к одному — из Христа и к Христу». Последний «Дневник» Достоевского «Русь» квалифицирует как «завещание, обращенное к русской интеллигенции».[218]

«Новое время» заняло более реалистическую позицию в спорах «вокруг Достоевского», чем «Московские ведомости» и «Русь». Статья Суворина «О покойном», без сомнения, одна из лучших статей о Достоевском в 1881 г. Суворин далек от пафоса и терминологии Аксакова, не стремится безоговорочно представить политические идеи Достоевского как истину, не подлежащую обсуждению. Но антилиберальная тенденция в его очерке столь же сильна: «Политические идеалы Достоевского, мимоходом сказать, были широки, и он не изменил им со дней своей юности. До этих идеалов очень далеко г-дам либералам, которые так безжалостно, а иногда и мерзко его преследовали, называя даже „врагом общественного развития” <…> Народная гордость жила в нем, жило в нем то сознание силы русского народа, которое разным пошлякам кажется квасным патриотизмом, но уже не кажется это так вступающему в жизнь поколению. Эта независимость духа, эта искренность, с какою он высказывал свои мнения, насколько позволяли ему условия печати, сделали его любимцем публики, любимцем подрастающих поколений. Весь либерализм наших либералов из любой иностранной книжки можно вычитать, но русскую душу можно узнать только в глубоком писателе-человеке».[219]

Демократическая и либеральная печать не могла остаться равнодушной к такой канонизации Достоевского — религиозного и политического мыслителя. Закономерно, что разговор о Достоевском-художнике отошел на задний план. И, напротив, его публицистика, его последний «Дневник писателя», о котором иногда говорилось как о пророчестве и политическом завещании, стали главной темой полемических статей, заметок, реплик «Голоса», «Молвы», «Порядка», «Вестника Европы», «Отечественных записок». «Голос» в начале февраля поместил большую, корректную разъяснительную статью публициста и профессора В. И. Модестова «Невольная тема». Модестов определенно высказался в ней о политической публицистике Достоевского и последнем «Дневнике»: «Достоевский, по нашему мнению, не был политическим мыслителем, и лучше всего было бы оставить его с этой стороны в покое. Но так как заходит речь о его политических убеждениях, которые многими принимаются как некоторое откровение, то нельзя не остановиться на этом вопросе. Посмертный выпуск его „Дневника”, напечатанный, говорят, в огромном числе экземпляров, даже в некоторой степени обязывает печать к разъяснению пункта, далеко неясного в литературной деятельности оплакиваемого русским обществом писателя. Повторяем, пункт этот в деле оценки литературного значения Достоевского маловажен; он имеет, однако, интерес общественный».[220] Доминирующими чертами политической публицистики Достоевского Модестов считает эмоциональность, фантазию, утопизм, мечтательность: «Он был утопист, доходивший до последних пределов мечтательности. Его политическая теория, если можно называть таковою его горячие, страстные чаяния, не может подлежать строгому обсуждению. Она основана не на фактах, не на истории, не на статистике, не на исследованиях политикоэкономических, не на философских умозрениях, а скорее дело чувства и фантазии, тех способностей его богато одаренной духовной природы, без которых он не мог произвести ничего великого в своих поэтических творениях, но которые оказывают плохую услугу в выработке здравой политической теории».

В то же время В. Модестов решительно отделил Достоевского-публициста от «защитников застоя», опираясь, в частности, на отдельные высказывания в посмертном выпуске «Дневника писателя» и — еще больше — на воспоминания Суворина: «…все, что обнародовано в последние дни о разговорах, мыслях