Царьград. Гексалогия - Андрей Посняков

К большому удивлению старшего тавуллярия, дом сего достопочтенного вельможи отнюдь не утопал в роскоши, производя впечатление некого вполне затрапезного и даже полузаброшенного жилища – облезлые, давно требующие свежей штукатурки стены, потемневшие от времени ворота, обитые ржавыми железными полосами, за воротами, за высокой кирпичной оградой, виднелся обширный сад, больше похожий на лес – настолько буйно разрослись там кусты и деревья, давно требующие самого радикального вмешательства садовника.

Да‑а, как все запущено! Одно из двух – либо в этом, с позволенья сказать, дворце господин патрикий не проживает, либо вышеуказанный господин – изрядный скупец, экономящий буквально на всем.

Отыскав поблизости небольшую таверну, Лешка уселся снаружи, за длинным, вытащенным на улицу столом под синим полотняным навесом. Светило – но не очень‑то грело – солнце, впрочем, холодно не было – старший тавуллярий еще вчера прикупил зимнюю шерстяную накидку. Теплую.

Ввиду раннего времени – еще до полудня – посетителей в таверне была мало, зато с выбранного Алексеем места хорошо просматривался нужный ему особняк, у ворот которого как раз появился коренастый бородатый мужчина с большой сумой за плечами, по виду – мастеровой.

Хозяин таверны как раз принес заказанное вино.

– Любезнейший, – старший тавуллярий придержал его за рукав. – Этот вон, там, у ворот – не столяр, случайно? Я как раз ищу хорошего столяра.

– Столяр? – кабатчик обернулся в указанную Лешкой сторону и хмыкнул. – Нет, это не столяр, это Илларион, стекольщик. Стекольщик вам не требуется?

– Требуется и стекольщик, – тут же кивнул Алексей. – А дорого ли он берет?

– Как сговоритесь.

Стекольщик между тем вошел в распахнувшиеся – и тут же быстро закрывшиеся – ворота.

– Верно, этот Илларион – не очень‑то хороший мастер, – хмыкнул старший тавуллярий с некоторым оттенком презрения. – Не очень‑то богатые у него клиенты, судя по дому.

– Ха! Не богатые?! – трактирщик всплеснул руками, словно бы оскорбленный в самых лучших своих чувствах. – Да знаете ли вы, мой господин, что в этом доме – да, действительно, неказистом с виду – изволит проживать очень важный богач и вельможа господин Никомедис?! Управляющий дворцовых конюшен!

– Да что вы говорите?! Сам господин Никомедис?!

– Он, он.

– Что же он не отремонтирует свой дом?

– Хэ! – трактирщик хмыкнул. – Да вся округа знает, что господин Никомедис – изрядный скупец. К тому же живет затворником, никого к себе не пускает.

– Ай‑ай‑ай, – скорбно поджав губы, Алексей покачал головой. – Затворником! Как же так можно‑то?

– У богатых – свои причуды. А с Илларионом я вас сведу, если захотите. Ну – со стекольщиком.

– Да‑да, конечно. Наверное, я его тут и подожду.

Стекольщик, коего пришлось ждать не так уж и долго, полностью подтвердил все слова владельца таверны. Да, действительно, господин Никомедис был очень скуп и прижимист и никого к себе не пускал.

– И рамы я ему вставлял – самые дешевые, – пояснил стекольщик. – Старые‑то совсем рассохлись.

– И как заплатил?

– Да уж заплатил, куда ему деваться?

Простившись со стекольщиком, старший тавуллярий задумался. Скупой, говорите? Затворник? Неплохое прикрытие для заговорщика или шпиона – попробуй‑ка, выясни о человеке хоть что‑то конкретное, когда он никуда – кроме как на службу – не ходит, и нет у него никаких друзей, ни знакомых.

Составив вполне определенное мнение о господине Никомедисе, Алексей быстро зашагал к Влахернской гавани, где нанял повозку и поехал на другой конец города, к церкви Иоанна Студита. Там, невдалеке от церкви, на Каштановой улице должен был проживать еще один фигурант дела о заговоре – некий Агафон Карабис, выходец из Эпира, не так давно выбившийся в люди провинциал‑нувориш, сделавший себе состояние на торговле известняком и лесом. Ну, этот так, официально, откуда у этого Агафона на самом деле деньги – Лешка пока не знал, потому как в свое время сие прояснить не успел. И еще – господин Карабис был вхож в высшие дворцовые круги. Как уж это получилось – не ясно, но вхож.

Вот уж у Карабиса оказался дворец так дворец! Огромный, с выставленным напоказ богатством в виде древних статуй, расставленных по краям широченной лестницы, спускавшейся к широкой площади, огороженной решетчатой оградой. За оградой виднелся цветник, посыпанные белой мраморной крошкой дорожки и тщательно постриженные деревья. Ворота, как и крыша, резали глаза безумно расточительной позолотой. И зачем так выпендриваться? Вдруг – турки придут? Значит что же, выходит, господин Карабис турок не боится? А, быть может, он их и ждет? И ждет активно – участвуя в заговоре.

Шикарная, запряженная шестеркой белых лошадей повозка лихо подкатила к воротам, едва не обдав несколько замешкавшегося Лешку грязью. Углядев хозяина, слуги с той стороны бросились отворять ворота. Старший тавуллярий попятился, отошел в сторону и, выбрав местечко поудобнее – за каштаном – стал наблюдать дальше.

Вот повозка остановилась перед самым крыльцом. Кто‑то из слуг, подбежав, с почтением помог хозяину выйти. Да‑да, похоже, это и был сам хозяин, господин Агафон Карабис – здоровенный малый с несколько обрюзгшим надменным лицом и хищным – большим и горбатым – носом.

– Вина! – не успев сойти, громко заорал он. – Вина мне! Да самого лучшего – родосского!

Слуги тут же принесли изрядный бокал на золотом подносе. Выпив, Агафон довольно рыгнул и с шумом высморкался, после чего скрылся в дворцовых покоях.

Занятный господин. Из тех, кто вполне искренне полагает, что с деньгами весь мир в кармане.

После ухода Карабиса Алексей еще немного постоял, любуясь куполами окрестных церквей, а затем поехал обратно к Влахернской гавани вдоль старой стены Константина. Расплатившись с возницей, вышел недалеко от церкви Апостолов и, на ходу размышляя, неторопливо пошел к себе.

Чудный, чудный выпал денек, из тех, что называют последним приветом золотой осени – теплый, безветренный, с высоким, по‑летнему синим небом. Кругом пахло жареными каштанами и рыбой. В многочисленных харчевнях уже сидели посетители, пируя за выставленными на улицу столами, играя, бегали друг за дружкою дети, а почтенные матроны, покрикивая на сопровождавших их слуг, возвращались домой с рынка.

Как раз закончилась обедня, и Лешка в который раз уже укорил себя – вот, опять не успел зайти. Из церкви Апостолов выходили люди, к которым тут же подбегали нищие, христорадничали, кричали.

Черт! Показалось вдруг – вот только что, сейчас – мелькнуло в толпе знакомое лицо: некоего Зевки, бывшего Лешкиного агента и старого знакомого. Хотя… Нет, что тут ему делать‑то? Показалось, бывает…

Алексей вдруг вспомнил Мелезию, вернее, тот успех, каким пользовалась в постановке ее труппы драма Еврипида «Электра». Наверное, самому автору подобный успех и не снился… как, впрочем, и откровенно эротическая трактовка драмы.

Увидев выходящего из церкви Епифана, старший тавуллярий махнул рукой. Парнишка кивнул, подошел ближе:

– Вызнали кое‑что. Ты – домой?

– Пожалуй.

– Идем вместе. По пути расскажу.

Если верить Епифану, третий фигурант Лешкиного дела, протовестиарий Харитон Гаридис был просто «душа‑человек», по крайней мере, так показалось юноше при первом поверхностном взгляде. Истинный аристократ, Харитон, в отличие от нувориша Карабиса, не нуждался ни в чем, особо подчеркивающем его статус. Все было и так ясно – по манере держаться, по обхождению и начитанности слуг, по изысканным, подобранным с большим вкусом одеждам, да по много чему еще. Как удалось выяснить Епифану и его мальчишкам, Харитон Гаридис, кроме удобного трехэтажного дома (отнюдь не дворца) с обширным ухоженным садом, имел великолепную библиотеку и даже домашний театр. А кроме того, периодически устраивал всякого рода приемы, на которых приглашал не только близких друзей, но и знаменитых проповедников, философов, ученых.

И это тоже было очень удобно для возможного заговорщика – а ну‑ка, такие обширные связи!

В общем, ко всем троим следовало присмотреться как можно тщательнее. Этим и собирался заниматься Алексей в самое ближайшее время, кроме того, следовало позаботиться и о собственной безопасности, не очень‑то Лешка верил в душевное благородство таких людей, как плотник Терентий. Этот парень наверняка затаил злобу, да и Мелезия жаловалась, что он опять приставал. Правда, и убивать его не хотелось, старшему тавуллярию вообще убивать никого никогда не хотелось, если была хоть какая‑то возможность решить дело иначе. В отношении Терентия такая возможность была – подозрения сыскаря Николая. Следовало их еще более распалить, и как можно быстрее.

Вот этим‑то Лешка и занялся буквально на следующий день. Да и пора было – труп Созонтия все ж таки обнаружили – буквально вчера – и теперь всем было ясно, что несчастного старика убили.