Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин

– А где в это время я? – спросил я.

– Ты? Ты просто сон демона. Ведь ты на самом деле уже умер, и пламя твоей души погасло… А теперь ты как бы временно воскресаешь в его сне.

– Такой демон действительно есть?

– Философ и мудрец, Маркус, должен приходить к выводам через рассуждения. Подумай, какими способностями должен обладать такой демон?

– Это выше моего разумения, – сказал я честно.

– Он должен уметь самостоятельно раскрашивать огонек духа – так, чтобы тот казался себе живым и обладал всей прежней памятью. То есть имел тот же цвет, что при жизни. Сделать огонь можно лишь из огня. Также и душу можно сделать только из души, верно?

– Верно.

– Демон как бы делает свою душу твоей. Копирует цвет твоего огонька. Сон демона будет неотличим от твоего опыта. Это, по сути, и будет твой опыт – во сне демона…

– В чем же тогда заключается пожирание души?

– Оно заключается в том, Маркус, что тебя заставляют возникнуть заново и снова страдать, хотя срок, отмеренный тебе парками, уже кончился…

Чем лучше я понимал Порфирия, тем меньше мне нравились его слова. Да уж не был ли он демоном сам?

Порфирий уловил мой испуг.

– Сейчас я не очень серьезен, – сказал он. – Но всегда есть возможность, мой друг, что происходящее с нами и есть такой посмертный опыт. И пожирание души будет длиться, пока демоны не насытятся…

– А когда они насытятся?

– Говорят, что демон есть голодная пасть, лишенная желудка. Насытиться он не может, сколько ни глотай. Поэтому наши желания неутолимы… Но есть даже более мрачная возможность, чем такое вот посмертие.

– Какая?

– Вполне может быть, что наша жизнь изначально, от самого истока, и есть кормление демонов. Так предполагали некоторые греки. Тот же Гегесий…

– Тогда наши муки неискоренимы?

– Не наши, Маркус. Просто муки. Они неискоренимы, да. Но вот с кем они происходят и по какой причине, сказать невозможно. Поэтому Гегесий рекомендовал некоторым духовным искателям уход из мира через отказ от пищи. Повторять его следовало до тех пор, пока не закончатся попытки демонов приковать нас к веслу бытия… Пусть демонам кажется, что мы выбираем смерть как сумасшедшие воины – рано или поздно они отступят, ибо каждый раз им придется умирать вместе с нами… Многие мисты и стоики думали так.

По моей коже прошли мурашки.

– Ты напугал меня, господин. Ты говоришь страшное. Мне самому подобное не пришло бы в голову никогда.

– Вот именно, Маркус. Ты герой. Ты выходил на бой с другими героями – и твоя решимость не была поколеблена ни разу. Ты не боялся гибели, ибо она представлялась тебе лишь кратким мгновением боли. Ты не размышлял о том, чем окажется загробная жизнь, если она есть… Легкомыслие – главный секрет великих воинов. Оно и делает их великими, Ахилл мне свидетель.

Порфирий замолчал, и скоро до меня донесся его легкий храп.

«Он верит мне, – подумал я. – Не боится, что я перережу ему горло во сне. Или зарублю днем. Немного странно, учитывая, что он не знал меня прежде… Или… Или в этом все и дело?»

Меня вдруг накрыло догадкой.

«Ну да же. Он верит мне именно по той причине, что я не из числа его слуг. От какой болезни умирают цезари чаще всего? От заговора. А заговорщики подкупают слугу, охранника, массажиста… Убивает один из тех, кто находится рядом с цезарем и не вызывает подозрений. Поэтому, как ни поразительно, случайный спутник надежнее…»

Счастливый храп Порфирия показался мне убедительнейшим из доказательств, что моя догадка верна.

«Возможно, против него есть другой заговор, но ему не известно, кто в нем состоит. Удар может нанести любой из тех, кто рядом. Поэтому он решил срочно скрыться и доверил жизнь мне. Повода ненавидеть его у меня нет. Наоборот, он дал мне свободу и обещал достаток… Не так уж и глупо. Даже очень умно… А в Риме тем временем разберутся с заговорщиками».

Где-то в середине этой долгой и все объясняющей мысли я задремал. А проснулся от прикосновения холодной стали к горлу.

Меча под моей ладонью не было. Я медленно открыл глаза.

Ярко светила луна. Я увидел над собой улыбающееся лицо Порфирия. Он снял накладную бороду. Его длинные волосы выглядели в лунном свете седыми.

– Не бойся, – сказал он, убирая нож. – Я не ночной разбойник и не причиню тебе зла. А вот если бы я был ночным разбойником, тебе и твоему спутнику не поздоровилось бы.

– Я виноват, господин, – ответил я. – Проспал все на свете…

– Еще не все, – засмеялся Порфирий. – Если встанешь сейчас, успеешь многое увидеть.

Мой меч лежал на траве в нескольких шагах, и я со стыдом подобрал его. Порфирий показал мне самым наглядным образом, как чувствует себя принцепс. Все время с ножом у горла. Он что, прочел мои мысли?

Впрочем, о чем еще думать императору Рима, как не о заговорах. Остальные проблемы решены, но если забыть о безопасности, убьют непременно. Убивают даже тех, кто постоянно ищет вокруг злоумышленников. Мало того, после убийства такие императоры сходят в Аид с двойным клеймом – безумца и тирана.

Мне пришло в голову, что Светоний в жизнеописании цезарей вольно или невольно исказил истину в угоду своим идеалам. Он хотел показать, что плохих цезарей убивают оскорбленные граждане, а хорошие умирают своей смертью, купаясь в народной любви.

Но убивают и тех и других. Даже самый хороший принцепс кого-нибудь да оскорбит (тем более что в воспаленных человеческих мозгах обида часто возникает на ровном месте), а от кинжала добродетель не защищает. Юлия прикончили в точности как Калигулу: раны различаются глубиной и опасностью, а не причиной, по какой их наносят.

Плох только мертвый цезарь. А за минуту до его кончины все вокруг соревнуются в подобострастном стихосложении. Так что охрана куда важнее нравственности. Но сейчас, конечно, был не самый ловкий момент, чтобы делиться с императором этой мыслью. Тем более что своей выходкой он давал понять примерно то же.

– Идем прогуляемся, пока светло, – сказал Порфирий.

Я никогда прежде не видел такой яркой луны. Она выглядела даже не белой, а голубой.

В ее свете лес преобразился. Он стал зыбок, как воздух. Заметны сделались прорехи и проходы в том, что казалось прежде сплошной зеленой стеной.

У развалин кумирни, где горел наш костер, начиналась дорожка, которой я не заметил раньше. Вернее, я видел ее следы – но белые камни, торчащие здесь и там из травы, не складывались в понятный рисунок. Лунный свет все изменил.

– Куда ведет эта тропа? – спросил я.

– К берегу.

– Какому?

– Идем, – ответил Порфирий. – Сейчас увидишь сам.

Мы прошли через чащу, перевалили через склон холма – и я увидел впереди реку.