Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

«Первый курс, — вспоминал Пильский, — был понятен и ясен. Его содержание не оставляло никаких сомнений. Старому, испытанному и талантливейшему фельетонисту Дорошевичу ничего не стоило рассказать о своем искусстве, поведать секреты и тайны этого жанра, ознакомить с характером фельетона, с его душой, целями, манерами, авторами»[1337]. «Он прекрасно знакомил с техникой и методом фельетонного письма, приводил блестящие примеры, указывал на то, чего не должно быть в фельетоне, учил его стилю, тону, его типам, его значению в газете, его происхождению, его приемам, знакомил с такими фельетонистами, как Рошфор, Швоб и т. д.»[1338]. «Он, действительно, щедро и искренно делился запасом своего опыта, своими знаниями, не скрывал ошибок, не преувеличивал значения своих дел, статей и достижений, откровенно указывал на своих учителей и предшественников, ссылаясь на фельетонистов и писателей, по чьим стопам он шел, кому когда-то подражал, чьи книги стали как бы его настольным учебником, его евангелием и руководством»[1339].

Не было проблем и с лекциями, посвященными французской прессе. Дорошевич был прекрасно знаком с работой крупнейших парижских газет, имел многолетние контакты в мире французской печати, следил за творчеством ее выдающихся мастеров — Анри Рошфора, Франсиска Сарсэ, Марселя Швоба, Жюля Кларти, Жюля Гедемана.

Сложнее обстояло дело с курсом «О журнализме». Дорошевича и привлекала, и одновременно смущала колоссальность темы. Говорить о журналистике как профессии — означало рассказывать не только о собственной жизни, но и о журналистах, с которыми сводила судьба, об опыте российских и заграничных редакций. Плюс проблемы журналистской этики. Курс представлялся попросту необъятным. Нужно было что-то выбирать. Посовещавшись, они с Пильским решили прибегнуть к анкетной системе. Была составлена «таблица вопросов», которую слушатели могли пополнить. И новые вопросы появились, притом весьма неожиданные: «В каком костюме должен являться журналист в редакцию?», «Как нужно предлагать в первый раз свои услуги редакции?» Дорошевич не согласился с Пильским, назвавшим эти вопросы курьезными. Он «очень детально рассмотрел вопрос о костюме». «А когда речь зашла о форме первого предложения своих услуг <…> дал такой совет:

— Как надо предлагать, этого не объяснишь. Обыкновенно начинают с того, что приносят статью. Но если б кому-нибудь из вас пришлось или захотелось предъявить свои претензии на постоянное сотрудничество, то я советую, по крайней мере, не делать двух промахов. Во-первых, на вопрос: „В каком отделе хотите работать?“ — никогда не отвечайте „все равно“, потому что это значит, что вы ко всем отделам одинаково равнодушны и ни к одному из них не подготовлены. Во-вторых, предостерегаю вас от претензий на роль театрального рецензента. На это амплуа хотят все. Есть возраст, которому льстит знакомство с актрисами и вселяет гордость сознание, что он может влиять на судьбы и интересы театра. Кроме того, кому не хочется иметь бесплатное кресло в театре? Но помните, что рецензентское место требует очень больших знаний и жертв. Театральному критику нужно знать не только сценическое искусство, но еще и многие закулисные отношения и связи, чтобы не быть пойманным в сети интриг, взаимных счетов, хитрости»[1340].

Последнее ему, мужу двух актрис, было более чем знакомо…

Конечно, спрашивали о том, как он начинает работу над очередным фельетоном и как вообще протекает «творческий процесс». И слышали в ответ разнообразные, порой удивительные подробности. План? Да, он набрасывает план фельетона. Но прежде долго расхаживает по комнате, обдумывает все его части, подбирает остроты и другие удачные выражения, заранее решает, как начнет и чем закончит фельетон. А чтобы создать соответствующее настроение — читает с утра несколько страничек из «Тысячи и одной ночи», пользуясь имеющимся у него полным собранием знаменитых сказок Шехерезады в классическом французском переводе. Или берет другую настольную книгу — «Историю Великой Французской революции». Отвечая на вопрос, за счет чего он добился отмены несправедливых судебных приговоров, личными связями, талантом или какими-то другими путями, объяснял, что в первую очередь здесь сказался рост уважения в обществе к печатному слову. Не меньшее значение имели и доказательность, аргументированность выступления журналиста. Ну и, разумеется, авторитетность его имени в читательской среде.

Наверняка, некоторые из слушателей вели записи во время его лекций. И можно только пожалеть, что пока о них ничего не известно. Михаил Кольцов вспомнил, что «в одной из них он изложил остроумные „двадцать одну заповедь журналиста“, обнимающие собой буквально все стороны этой профессии, вплоть до правил ношения костюма»[1341].

Лекции в школе Пильского натолкнули на мысль о книге, посвященной журналистике. Он даже придумал название — «Журналист». По словам Пильского, это должна была быть «полуавтобиография, полумемуары». Конечно же, главной целью было показать, что такое газетный профессионал, как он формируется, какими важнейшими качествами должен обладать. О многом он рассказал в Школе журнализма. Но книга должна была стать концентрацией пережитого, продуманного, прочувствованного на собственном опыте. Можно только пожалеть, что ему не удалось осуществить этот план. Книга, безусловно, стала бы богатейшим вкладом в историю русской журналистики.

Наставляя молодых журналистов, он не уставал повторять:

— Не бойтесь труда и не жалейте себя! Знайте: самые долговечные люди — журналисты.

Увы — состояние его здоровья не внушало доверия к этим словам. Он страдал от тяжелой сердечной болезни, задыхался, с трудом и обязательно при чьей-то поддержке поднимался даже по невысокой лестнице. Во время лекций вынужден был пить специально приготовленный сильно возбуждающий чай. Питье подавалось так часто, что в одной газете появилась карикатура, изображавшая Дорошевича на кафедре в окружении множества стаканов. Подпись гласила: «Продолжение стаканов в следующем номере». И тем не менее он собирался продолжать работу в Школе журнализма, строил планы, думал о новых курсах. Конечно же, помимо возможности наконец-то поделиться богатейшим опытом, его грело и доброе внимание со стороны слушателей. Более того, лекции Дорошевича приобретали популярность, на них стремились попасть и уже зрелые, известные журналисты, литераторы.

Особо притягивал публику — употребим современное обозначение — спецкурс, посвященный журналистике эпохи Великой Французской революции. Во время этих лекций он выглядел особенно вдохновенным. Еще бы! Ведь это был его конек. Михаил Кольцов вспоминал, что послушать Дорошевича явился «весь цвет петроградской буржуазно-радикальной журналистики». То, что услышали собравшиеся, «менее всего могло быть названо лекцией: научного или просто исторического подхода в ней не было. Зато это был блестящий, остроумный фельетон, сочно и красиво написанный, а главное — великолепно прочитанный.