Другая жизнь - Джоди Чапмен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Тесс рассказала, что они, по сути, даже не трахались. Да, на полу валялись их вещи, а вся комната пропахла сексом, но ее добило другое. То, как нежно та женщина придерживала его голову, пока Сэл спал у нее на груди, безмятежно подложив ладони под подбородок. «Мне он никогда не позволял так себя обнимать, – призналась она. – А я всегда мечтала об этом – но он вечно отстранялся».
Когда Тесс обнаружила любовницу, та потянулась и зевнула, будто не произошло ровным счетом ничего необычного. Она скинула одеяло и осталась лежать посреди кровати совершенно голая, с улыбкой наблюдая, как они кричат друг на друга.
Так и началась эпоха Матильды.
Лето 2003
– Заходи.
Анна жила в одном из шести одинаковых домов, построенных на тупиковой улочке в элитном районе города. Такие особнячки – просторные, ухоженные – часто украшают обложки тематических брошюр или иллюстрируют статьи из раздела «Имущество и финансы». Аккуратные красные кирпичики и белоснежная облицовка будто кричат: «Ну вот ты и на месте!» Пробуждают амбиции.
Она стояла на крыльце, украшенном аркой, босая, прислонившись к дверному косяку. Перед выходом из дома я дважды переоделся, добирался до места аж на двух автобусах, а теперь она приглашает меня войти так, будто ничего обыденнее на свете и быть не может. Будто я ее парень.
Я закрыл за собой дверь, сбросил обувь – отчасти по привычке, а отчасти и потому, что начищенные до блеска полы из белого мрамора, казалось, совсем не готовы были к тому, чтобы их пятнал какой-то чужак. Плитка обожгла вспотевшие ступни холодом.
– Как добрался, без приключений? – спросила Анна, уперев руки в боки.
– Да, прекрасно.
– Как-никак живем мы на отшибе. Я вечно переживаю, что людям сюда чересчур далеко ехать.
– Да брось, все прекрасно.
– Ну и жара сегодня. – Она прижала ко лбу тыльную сторону ладони. – Пить хочешь?
– Не откажусь.
Мы пересекли коридор и подошли к окну, в которое ослепительно било солнце. По обеим сторонам поблескивали стеклянные двери, ведущие в большие, одна другой просторнее, комнаты, выстеленные светлыми коврами и начищенные до блеска. Казалось, передо мной декорации рая, не меньше. Кругом ослепительная, абсолютная белизна, и спрятаться негде.
Анна шла впереди, а я шел следом и пялился на нее. В коротких джинсовых шортах ее фигура смотрелась ничуть не хуже, чем у меня в постели.
– Кола пойдет? – спросила она, когда мы вошли в кухню.
Ее вопрос эхом разнесся по комнате. Посреди, в окружении бескрайних столешниц, стоял гигантский кухонный остров, и я легонько постучал по его каменной поверхности. Явно не из дешевых.
Анна открыла холодильник – американский, с двумя серебристыми сверкающими дверцами, и в отражении одной из них мелькнул беспокойный призрак, тревожным аккордом нарушив безмятежную атмосферу. Лишь спустя пару мгновений я понял, что это я.
Анна протянула мне банку колы, а другую прижала ко лбу и облегченно закрыла глаза. Губы ее слегка приоткрылись.
– Здорово тут у тебя, – сказал я, переминаясь с ноги на ногу.
– Серьезно? – Она открыла глаза и равнодушно пожала плечами: – Дом на любителя, как по мне.
– А тебе тут не нравится?
Она с щелчком дернула за кольцо на банке.
– Ну зачем нужны две посудомойки?
И только тогда я впервые заметил, что здесь всего в избытке. Две плиты, две посудомойки, две раковины, два винных холодильника. Над кухонным островом висели три светильника цвета фуксии – абсолютно одинаковые, расположенные аккурат над тремя барными стульями. И тут я вдруг обратил внимание на то, что столешница пуста. А где же тостер, подумал я. Где чайник, где армада кухонных приборов, где куча бумажных счетов?
Я посмотрел на Анну, которая стояла, облокотившись на мраморный остров, и меня вдруг поразило, до чего чуждо тут выглядит и она с этими ее облезлыми ногтями и теплыми руками. С обстановкой ее роднило только одно: яркие, под стать светильникам, алые губы. Но, приглядевшись, я заметил, что все дело в помаде.
– Есть хочешь? – спросила она.
Я пожал плечами:
– А ты?
Она устремилась к холодильнику.
– Сейчас сделаю сэндвичи, – сообщила она, доставая масло, мясную нарезку и банку пикулей.
Я внимательно наблюдал за ней. Основательно погрузив нож в баночку, она срезала толстые куски масла, которые потом щедро намазывала на хлеб плотными полосами. В отличие от папы она ни разу не переложила излишки масла с одного ломтика на другой и не стала делить одну порцию масла на два, а то и на три кусочка хлеба. Готовь она тосты, на поверхности наверняка бы остались круглые дорогущие лужицы нерастаявшего масла. Оно бы неспешно стекало по нашим подбородкам, оставляя блестящие следы. Сам я намазывал хлеб маслом так же, как папа, и задумался, что бы вышло, если бы мы с Анной съехались. Смог бы кто-нибудь из нас подстроиться под другого, или мы без конца ссорились бы из-за того, что мажем масло по-разному?
Сэндвич оказался божественным. Когда мы доели, Анна открыла посудомойку и загрузила в нее наши тарелки.
– Экскурсию хочешь? – спросила она, закрывая крышку.
– А твои когда возвращаются?
– Сегодня. Самолет приземлится через час.
Анна провела меня по нескольким комнатам, показывая то одно, то другое и называя своих родителей не иначе как мать и отец.
– Вот тут хранится полная коллекция первых изданий книг о Бонде, – поведала она, похлопав по огромному сейфу, стоящему в углу кабинета. – Отцовская радость и гордость. – И затем, когда мы перешли в столовую: – А вот тут мать каждое утро пьет чай с мятой и читает комментарии к Библии перед вторым завтраком и маникюром.
В комнатах не нашлось ни единой фотографии – не считая большого студийного портрета, висевшего в гостиной, на котором были изображены все четверо. Мать с отцом сидели на стульях, а дети стояли по бокам, и одну руку каждый держал на плече у родителя, а другой сжимал его ладонь. Наряды пастельных тонов отчетливо выделялись на темном крапчатом фоне, а лица сияли буржуазной респектабельностью. Судя по Анне, снимок сделали лет пять назад. Одетая в лиловое платье с пышными рукавами, она улыбалась со всей неуклюжестью желторотого подростка. Отец был лысый и в очках, а мать, несмотря на уже немолодые годы, оказалась