На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поначалу «Записки Мосолова» поступали аккуратно, затем пришлось звонить Сухотину, жившему в Москве, и напоминать о приближающемся сроке (Алексей Толстой жил в Детском Селе под Ленинградом). С восьмой книжкой получился скандал — сдавать в набор было нечего.
— Безобразие! — рассердился Всеволод. — Пошлите Толстому телеграмму. Составьте более внушительно. Нечего церемониться!
В то время я был ответственным секретарем. Мне приходилось обеспечивать своевременный выпуск журнала. Я отправил Толстому телеграмму, предупредив, что восьмой номер журнала выйдет без продолжения «Записок Мосолова». В ответ пришло письмо от разъяренного автора. Оно было адресовано лично мне и пролежало в моем архиве сорок два года.
Я разыскал четыре пожелтевших от времени страницы большого формата, заполненные крупным почерком Алексея Толстого, и привожу их полностью.
«10/VIII—1931 г.
«Красная новь».
Тов. Н. Анову.
Уважаемый товарищ, пишу уже третье письмо об одном и том же.
1) «Записки Мосолова» пишутся совместно с П. Сухотиным.
2) Один я эту повесть писать не могу (основания — почему не могу — я уже приводил).
3) Сухотин сейчас в отъезде, когда вернется — не знаю, т. к. он не известил ни меня, ни вас.
4) Задержка в сдаче повести произошло по вине Сухотина, который с конца апреля не притронулся к работе.
5) Я работаю над романом «Черное золото», который сдаю ежемесячно и кончаю в октябрьской книжке.
Обо всем этом я обстоятельно писал в «Красную новь», и писал там же (в последнем письме), что черновик, сданный (для августовской книги) никуда не годится, т. к. написан кое-как по непереваренным дневникам Будберга, — только чтобы отвязаться. Я настаивал на том, что этот черновик печатать нельзя, — это ни в какой степени не искусство, даже не халтура, а просто — бред.
Я предложил прервать повесть до возвращения Сухотина. Цель такого предложения была — напечатать в «Красной нови» художественную повесть.
Несмотря ни на что, Вы:
1) Печатаете черновик Сухотина.
2) Требуете от меня, чтобы я, несмотря ни на что, дал вам в ближайший срок 5 с половиной листов повести.
Дорогой товарищ, литература создается не для очередного №-а журнала. Литература в социалистическом государстве создается для высших культурных потребностей пролетариата всего мира, наша пролетарская литература, к которой я имею счастье и честь принадлежать (невзирая на мнения различных группировок), — должна быть светочем для человечества, рождающего новые формы бытия. Так и только так я смотрю на советскую литературу.
К сожалению, со стороны руководителей жур. «Красная новь» я вижу отношение, противоречащее всеобщим требованиям создания большой художественной литературы. Руководители жур. «Красная новь» печатают то, что один из соавторов называет сырым черновиком, другой — самой низкой халтурой, ни в коем случае не подлежащей опубликованию. Руководители жур. «Красная новь» берут на себя смелость не принимать во внимание доводов писателя (меня, в частности) о невозможности в данный срок выполнить работу и требуют от него заведомой халтуры низкого свойства.
Поэтому я протестую против:
1) Напечатания сухотинского отрывка.
2) Против требований ко мне дать помимо романа «Черное золото» в кратчайший срок и одному, без соавтора, 5 с половиной листов повести.
3) Я требую изъятия из августовской книжки сухотинского черновика.
4) Настаиваю на своем предложении отложить повесть до ноября с. г.
Копию этого письма посылаю в Литгазету.
Алексей Толстой.Детское Село,
Пролетарская, 4».
Я показал это письмо Фадееву. Он читал, крепко сжав зубы.
— Ничего не пойму. При чем тут роман «Черное золото?» К нам он не имеет никакого отношения. Его печатает «Новый мир»…
— Оставьте мне письмо, — сказал Фадеев. — Я отвечу ему сам.
И Фадеев подсел к машинистке и продиктовал целую страницу.
Что-то помешало мне в тот день прочесть ответ Фадеева. Письмо отправили без меня. Я прочитал его спустя сорок два года, перелистывая только что полученный том «Писем» Александра Фадеева («Советский писатель», 1973 г.).
«42. А. Н. Толстому.
17 августа 1931 года.
Алексей Николаевич!
Письмо Ваше, адресованное товарищу Анову (от 8 августа), удивило меня до крайности. Вы, совместно с Сухотиным, предложили редакции «Записки Мосолова», обязавшись представлять материал в определенные сроки. Вещь эта всем нам крайне не понравилась, написана она — Вы сами это знаете — чрезвычайно неряшливо, бегло, безыдейно, читать ее можно с любого конца. Но, во-первых, не нам судить Вас — старого опытного писателя, а во-вторых, журнал наш, где совсем недавно сменилась редакция, находится в таком положении, что не может пока что печатать только такой материал, который ему нравится и который действительно находится на высоте, — материала, попросту говоря, не хватает. Поэтому мы согласились на Ваше предложение и приняли «Записки Мосолова».
В результате Вы нам давали через час по столовой ложке этой скучной и кислой микстуры (уверяю Вас — и Вы опять-таки сами это знаете, — что никакой принципиальной разницы между главами, написанными Вами, и главой, написанной Сухотиным, — нет) — так или иначе, мы уже обязались перед читателем, — и вдруг ( в силу причин, которые никому не интересны, так как они имеют отношение к Вашей с Сухотиным личной биографии, но никакого отношения к художественной литературе) повесть мы обязаны прервать.
Ваше письмо, разъясняющее дело, приходит уже тогда, когда последний номер сверстан, то есть тогда, когда уже ничего изменить нельзя без материальных убытков и длительной задержки номера. Единственный выход для нас — написать конец первой части. Мы это и сделали… Зачем же громкие и фальшивые слова о пролетарской художественной литературе и т. п.? Благодарите бога, что я (вопреки моим привычкам) ограничиваюсь только этим письмом…
Ал. Фадеев».
