Гимназистка. Клановые игры (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна

— Где делают? — не унимался он.

— Не помню, — я потёрла лоб. — Но точно знаю, что делают. Я точно про это читала, — добавила я после скептического хмыка сыскаря.

— В немецкой газете? — предположил Хомяков.

— В немецкой? Скорее, в английской, — неуверенно ответила я. — Да, точно, этот метод был разработан в Англии.

Всплывшее воспоминание так обрадовало, что я не смогла удержаться от улыбки, хотя обстановка к тому не располагала.

— Ты и английский вспомнила? — поразилась Оленька, не отходившая от меня ни на шаг. — Но как? Мы же его не учили?

— Возможно, статья была в нашей газете, но рассказывала о событиях в Англии. Перевод или пересказ их статьи, — предположил Николай. — Я тоже что-то такое читал.

Я не стала их радовать тем, что, очень похоже, перевод с английского мне не нужен: я прекрасно прочитаю на нём всё сама. Пусть это останется в тайне вкупе с остальными касающимися меня странностями. Набирается их всё больше.

— И как их снимать, эти ваши отпечатки, а, барышня? — наконец заинтересовался урядник.

По-видимому, слово офицера показалось ему куда весомее слова гимназистки, пусть даже офицер был совсем молодой и несолидный.

— На них наносят кисточкой порошок. Потом фотографируют, сравнивают с отпечатками тех, кто здесь бывал, и отбирают посторонние, — я опять потёрла лоб, словно это помогало вспомнить. — А наши пальцы можно отпечатать на листе бумаги, нанеся на них краску. Типографскую.

— Фотографируют, — недовольно протянул урядник. — Это ж сколько нужно пластинок?

— Я оплачу, — предложил Николай и в ответ на удивлённый взгляд урядника пояснил: — Мало ли, вдруг поможет. Не дело, что за рубежом криминалистическая наука нас опережает.

— Ну раз вы оплатите, Ваше благородие…

Полный скепсиса урядник счёл, что благородные господа решили поразвлечься. Но энтузиазма Оленьки хватило на всех и всё: что могло быть обсыпано найденной маминой пудрой, было обсыпано, а что могло быть испачкано краской, — испачкано, так что квартира к вечеру представляла собой совсем душераздирающее зрелище. Правда, она и до Оленькиных изысканий выглядела ужасно, но теперь стала ещё и грязной. Зато урядник ушёл-таки с уловом: некоторые отпечатки не принадлежали никому из находившихся в квартире и были слишком свежими, чтобы их могла оставить мама. Приглашённый фотограф ушёл с ним, пообещав как можно скорее принести в полицию отпечатанные снимки.

Приходящая служанка на прощанье разразилась длинной сбивчивой речью, как ей жалко нас с мамой. Жалость жалостью, но об уборке она не заикнулась, сразу шмыгнула за дверь. Наверное, за этот месяц ей не уплачено и она прекрасно понимает, что платить некому. Значит, придётся наводить порядок самой. Но не сегодня, сегодня я не рискнула бы здесь остаться ни в одиночестве, ни в компании: слишком страшно находиться там, куда незаметно проникают и незаметно уходят.

В комнате, когда-то бывшей моей, пух из вспоротой подушки вздымался в воздух при каждом движении. Хороший пух, качественный. И наверняка сны на этой подушке были очень хорошие и интересные. И я их непременно записывала. В дневник. Которого я пока не нашла. Из бумажных изданий здесь были видны лишь безжалостно распотрошённые книги: книжный блок — отдельно, иной раз даже по листочкам, корешок — отдельно. Урядник даже сказал, что у него создалось впечатление, что некто здесь развлекался, стараясь нанести как можно больше ущерба, а вовсе не искал ценности. Ценности-то все остались на месте.

Оленька сложила в шкатулку с мамиными украшениями найденные деньги и стояла, прижав её к груди, словно боялась: отставь в сторону — умыкнут и это.

— И все-таки, что они искали? — спросила она.

— Какие-то документы, — предположила я.

— Почему ты так думаешь?

— Книги разодраны, словно что-то искали внутри и под переплётом. И бумаги разбросаны так, словно их просматривали, — пояснил за меня Николай. — Барышни, на сегодня розыскной деятельности хватит. Поедемте к нам?

— Лиза что-то хотела взять, — вспомнила Оленька. — Одежду, наверное?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Нет, — чуть помедлив, ответила я. — Одежду забрать тоже можно было бы, не будь она теперь безнадёжно испорчена, но я хотела осмотреться, вдруг знакомые стены вернут хоть часть памяти.

— И?

— И ничего. Оля, я вела дневник?

— Конечно. Если не вести дневник, то оценку за поведение снижают. Твой сгорел, так мы же тебе новый купили.

— Я не про ученический. Про личный. Была у меня какая-нибудь тетрадь, в которую я записывала всё, что меня волнует?

— Да, — обрадованно закивала она. — Тебе Томка там такие акварельные рисунки рисовала, что ах.

— Томка? — я чуть поднапрягла память. — Яцкевич?

— Да, — радостно согласилась Оленька. — Она у нас в классе лучше всех рисует.

Я огляделась, но ничего похожего на рукописную книжечку с иллюстрациями одноклассницы не увидела.

— И как он выглядел?

— Кто? — удивилась Оленька. — Тот реалист, кто за тобой на последнем балу ухаживал? Высокий, симпатичный, глаза зелёные. У их семьи крупный кожевенный завод.

Я внимательно выслушала подругу, недоумевая, к чему она вываливает мне столь занимательные подробности, да ещё изо всех сил подмигивает. Спрашивать не стала, лишь уточнила:

— Я про личный дневник.

— А, про дневник, — разочарованно протянула подруга. — Тетрадка как тетрадка. С розой на обложке. У меня такая же, мы вместе покупали.

— А ты нигде не видишь её в этой комнате?

Оленька задумчиво поворошила носком ботиночка пух на полу и почти сразу радостно ойкнула. Я уж подумала, что она нашла мои записи, но поднятая книжица была совсем маленькой и плоской.

— Твой ученический билет, — обрадовала она меня. — Как это я его прошлый раз не взяла? А ведь была уверена, что взяла и он тоже сгорел. А новый заводить — такая морока, и штраф платить надо. Я не говорила, чтобы тебя не расстраивать.

Она принялась с энтузиазмом осматривать валяющиеся на полу листы, я же подошла к столу. Вывороченные ящики были пусты. Как и книжная полка на стене. Всё, что там было, благополучно валялось на полу, по большей части в разобранном виде. Даже матрас был вспорот, и из него торчали клочки ваты. Нашли ли преступники то, что искали? Почему-то казалось, что нет.

— Интересно, почему в прошлый раз забрали артефакты, а в этот раз искали бумажку? — неожиданно спросила Оленька. — Вон как книги изодрали, по листочку собирать придётся.

— Может, не бумажку, а совсем мелкий артефакт? — предположила я. — Хотя бумажку тоже могли, если к артефакту требовалась инструкция, а её сразу не захватили.

— Или среди взятых артефактов не было нужного и искали хотя бы упоминание, — вставил Николай в нашу беседу. — Я так понимаю, Лиза, что вашего дневника нет?

И точно, моего дневника в доме не было, хотя мы пересмотрели всё, чуть ли не просеивая сквозь пальцы разбросанное. Я собрала около десятка фотографий и сложила в шкатулку, которую забрала у подруги. Потом рассмотрю, сейчас важнее дневник. Получается, преступники его унесли? Если так, то пусть там не будет никакой важной информации, одни лишь восхищения Юрием на каждой странице в самых высокопарных выражениях, чтобы читающих непременно стошнило. До смерти. Я почувствовала необычайную злость и желание отомстить и за смерть мамы, и за свою разрушенную жизнь.

— Нет, — огорчённо подтвердила Оленька. — Какая жалость, что Томкины рисунки пропали. Её так сложно уговорить что-то нарисовать. Но не расстраивайся, мы её вместе попросим.

— Зачем?

— Дневник же надо восстанавливать, — убежденно заявила Оленька.

Действительно, как это я без дневника и рисунков в нем. Наверняка еще и важные стихи записывала. Настолько важные, что ни одна приличная гимназистка не ложилась спать без того, чтобы не перечитать на ночь и немного над ними повздыхать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Вот что странно, — неожиданно сказал Николай. — Нет ничего написанного от руки. Ни писем, ни записочек.

— Ольга Станиславовна вела учёт трат, — вспомнила Оленька, — в толстой такой тетради. Ее тоже нет.