Такой была наша любовь - Мари Сюзини

его двумя пальцами, крутит и крутит без конца, снова кладет на стол и снова берет и внимательно рассматривает…

Лицо Матье жесткое, напряженное и чуть-чуть печальное, а когда Фабия снова берет двумя пальцами коробок, на лице Матье мелькает что-то похожее на с трудом сдерживаемую ярость. Он много пьет. И курит, совсем не затягиваясь, словно пытается заглушить в себе какое-то раздражение.

Вращающаяся дверь повернулась, и вместе с легким сквознячком ворвались отзвуки уличного шума. Какая-то темная фигура пробирается в полумраке между столиками, направляясь как будто бы к ним.

— Это Фернан! — быстро говорит Матье.

— Кто это? О ком ты?

— Да вот… этот, который идет сюда…

К ним приближается крупный мужчина, широкий в плечах. Когда он идет мимо столиков, стаканы позвякивают.

— Кто это?

Она вглядывается в незнакомца, пытаясь вспомнить. Мужчина уже совсем рядом.

— Кто же это такой? Я не помню…

— Да нет же, ты его должна помнить!

— Но может быть, это вовсе не он… Ты уверен, что способен узнать его спустя много лет?

Матье продолжает настаивать.

— Да нет же, это Фернан. Я совершенно уверен.

Но человек, не глядя на них, проходит к другому столику.

— Ты, наверное, спутал его с кем-нибудь…

— Возможно…

В зале очень темно. По другую сторону дивана возле бархатного подлокотника сидит молоденькая девушка, она закрыла глаза и запрокинула голову. Можно было бы подумать, что она спит, если бы не сигарета в ее руке, которой она почти касается локтя Матье. Возможно, мечтает о чем-то или о ком-то под нежные звуки музыки, а может, ей хочется танцевать, но ее спутник слишком стар для этого. Он держит ее за руку и нежно нашептывает ей что-то. Она погружена в мечты… Может быть, мечтает о летнем отпуске… Об отдыхе на море, который он ей обещает. Она не произносит ни слова, застыла неподвижно, откинувшись всем телом — точно предлагая себя.

— Ты видела? — говорит Матье. — Посмотри-ка, справа от меня…

Он отстраняется, чтобы Фабия могла увидеть.

— Похоже на Модильяни!

— Да, верно, — говорит она. — А ты помнишь… — И продолжает возбужденно: — Помнишь, как мы любили находить что-то знакомое в чертах какого-нибудь лица… Как мы постоянно играли в эту игру. И особенно любили это делать в ресторанах.

У него такой вид, будто он не слушает ее, но она продолжает говорить. Слова вырываются быстро, беспорядочно, сыплются каскадом, словно бусинки порвавшегося ожерелья.

— Интуиция у нас была одинаковой. Ты помнишь, как мы с тобой одновременно находили какое-нибудь сходство… Оба сразу, помнишь?.. Не сговариваясь…

Он сухо обрывает ее:

— Ты не знаешь, что это за танец?

Но она, не ответив ему, вдруг спрашивает:

— Чем ты занимаешься сейчас? Скажи мне откровенно, ты веришь во все это… в вычислительные машины… в то, что мы, люди…

— К этому нам всем придется привыкать. Возможно, вам, женщинам, это дается труднее…

У Фабии вдруг задрожали ресницы. Она поворачивается к Матье, смотрит на него, улыбается и, продолжая улыбаться, снова прячется в свой панцирь. Одна, совсем одна в этом донельзя прокуренном, шумном зале…

Со стороны можно подумать, что у этой пары обычное свидание, что Матье просто пригласил ее зайти выпить, что они спрятались здесь от дождя и уличного гама. Обычная встреча. Если бы она была помоложе… Возраст свиданий остался далеко позади. И ее манеры, ее лицо — все говорит о том, что о свидании здесь вообще не может быть речи. Можно было бы принять их за брата и сестру, они ведь похожи друг на друга, в них есть что-то родственное. Например, этот жест, которым они оба берут и подносят к губам рюмку, эта напряженность и медлительность, и эта грусть, и эта сдержанность. А может быть, и еще что-то более значительное… Они напоминают фигуры на картах — повернутые в противоположные стороны и соединенные между собой, они образуют единое целое.

— Я думала, что ты откажешь мне…

Матье делает движение подбородком, точно хочет освободиться от слишком тесного воротничка, и губы чуть-чуть морщатся.

— Я внушаю тебе страх?

Он произносит это тоном человека, который не верит в то, что говорит. Его темные глаза устремлены на Фабию, кажется, будто он разглядывает ее профиль, но не уверен, чувствует ли она это.

— Я не знаю… — отвечает она не сразу. — Не знаю… Я вовсе не ожидала этого… сегодняшнего вечера…

Ее голос нежен. Она на минуту задумывается, а потом говорит совсем тихо:

— А может быть, и ждала…

— Вот видишь… всякое бывает.

Ее лицо вдруг становится усталым.

— Ты хочешь сказать, что больше уже ничего не может быть… Это ты хочешь сказать?..

И внезапно оба почувствовали что-то вроде скуки, какой-то внезапно охвативший их покой — трудно определить, что это было.

— А ведь мы так любили друг друга…

Далекий, знакомый голос в темноте — голос Венсана… Венсана, которого я даже не попыталась разыскать. Я даже не сделала попытки узнать, что с ним сталось. Возможно, я забыла его. Потому что в то время ты вошел в мою жизнь… С тобой началась новая полоса в моей жизни. И видимо, с тобой навсегда ушло мое детство, которое продолжалось еще и в годы оккупации, пока рядом был Венсан.

В тот день, когда явилась Белла, я должна была встретить Венсана на своем пути, мне необходимо было встретить его… Я бродила по Парижу в поисках утраченного, я бежала… За чем? Я была подавлена чувством огромной потери, и это чувство было еще острее оттого, что в тот день, после долгих месяцев дождя, наконец проглянуло солнце — солнце, которого уже не ждали. Прошло столько лет… Отчего же этот день все еще стоит у меня перед глазами, причем я вижу все настолько отчетливо, что еще немного — и я снова буду страдать, как тогда… У меня в тот день не было ни малейшего желания выходить из дому, но я не могла оставаться там и как ни в чем не бывало заниматься своими «пузырями» после ухода Беллы. Я сбежала из дому и бесцельно бродила по улицам. И не было силы, способной спасти меня. Этот день навсегда врезался в мою память. То, что произошло тогда, сразило меня, и не было сил ни подняться на ноги, ни сопротивляться, меня словно приковали к земле цепями. Это было похоже на смерть. Когда такое случается с человеком впервые, словно тяжелый камень ложится на душу.

Казалось, непроницаемая стена отгородила от меня весь мир. Я шла, но ноги будто проваливались в вату. Я брела по